Мартин-Плейс
Шрифт:
— Ну, если тут так заведено, то почему мистер Риджби еще не управляющий?
Этот довод был неопровержим, и Томми задумался.
— А правда, почему это старый хрыч застрял? Мямля он, вот в чем дело. Умишка не хватает.
Арт Слоун отошел от писсуара, застегивая брюки.
— Тот, кто умен, — сказал он, — тут вообще не задерживается, а старается отсюда выбраться, да поскорее.
Томми смерил его презрительным взглядом.
— Значит, вам тут торчать до скончания века.
— Ровно столько, сколько мне понадобится, — снисходительно усмехнулся Слоун. Он был в прекрасном настроении.
Когда Слоун вышел из умывальной, Салливен сказал Дэнни:
— И чего треплется дурак? Посмотрел бы на себя со стороны, так нет! Просто втирает нам очки, чтобы мы думали, будто он сам ушел, когда его выгонят.
— Ну, положим, свою работу он ненавидит, — ответил Дэнни. — Это сразу видно.
— Он в некотором роде и себя ненавидит. Он же знает, что ничего из него не выйдет, вот и разоряется, как он уйдет и прочее. При Фиске он бы прикусил язык, будь спок.
Дэнни вытирал руки и думал о Слоуне: каждое утро тот садится за свой стол, и каждый раз кажется, будто это непредвиденная, хотя и ежедневная, случайность.
— По-моему, он верит в себя, — заметил он.
— А! Ты его не знаешь, как я его знаю! — стоял на своем Томми. — Говорят же тебе, что он последнее трепло.
«Вроде тебя», — подумал Дэнни и вышел из умывальной. Взяв шляпу и пальто, он направился к двери, по пути попрощавшись с Риджби. В кармане у него было тридцать шиллингов, и он мог два дня отдыхать от претворения в жизнь жалких остатков той увлекательной повести, которую сочинил для себя в первые дни своей работы в «Национальном страховании».
Поднявшись по Маркет-стрит на гребень холма, он увидел мост и бухту, тихо розовеющую в лучах заходящего солнца. Завтра он снова встретится с Изер перед лавкой Митфорда, но они не пойдут в Университетский парк и не станут гулять по соседним улицам, а сядут на трамвай и поедут в Ботанический сад. Там можно отыскать такие укромные места, что мир, от которого ты бежишь, вдруг перестает быть реальностью, — лужайка среди шелестящей чащи бамбука или скамья под гигантской магнолией, ветви которой могли бы укрыть десяток палисадников на Токстет-роуд. И только когда сгущающиеся сумерки напомнят, что время уже позднее, придется признать, что это всего лишь игра в прятки и они ведут себя, как школьники, сбежавшие с занятий.
Но завтра они в последний раз сыграют в эту детскую игру — в последний раз Изер встретит его, держа под мышкой учебник, якобы по дороге к Мери Брюэр, которая обещала помочь ей с алгеброй. В прошлую субботу они твердо об этом договорились.
Прильнув к его плечу на скамье под магнолией, Изер поглядела на него и сказала:
— Поговори со мной о чем-нибудь, Дэнни.
Ее наивность привела его в восхищение, и только потом ему вдруг показалось, что это не было настоящим задушевным разговором. Изер принимала любое его утверждение с таким нерассуждающим восторгом, что потом ему чудилось, будто он выступал перед равнодушной и глуховатой аудиторией.
Но когда он заговорил об их встречах, она обиженно надулась. Он сказал:
— Нельзя же тебе
Изер неохотно согласилась, но потребовала, чтобы в следующую субботу они еще раз пришли сюда — в самый последний раз.
На скамью легла тень магнолии.
— Пошли, — сказал он. — Пора.
Встав, они поцеловались в первый раз, и сознание, что Изер любит его, пробудило в Дэнни светлую романтичную радость. Прохладный ветер отогнал тени, и Дэнни шепнул, когда она теснее прижалась к нему:
— Я люблю тебя, Изер.
— И я тоже люблю тебя, — ответила она.
— Я написал стихи об этом месте, — сказал он. — Хочешь их прочесть?
— Конечно, хочу! Ты, по-моему, все умеешь, Дэнни.
— Ну, так уж и все! — улыбнулся он.
Они снова поцеловались и медленно пошли по дорожке.
И вот теперь на мосту Дэнни вспомнились эти стихи:
По аллее сверни к баобабу, А за прудом налево пойди, Поднимись по истертым ступеням И увидишь тогда впереди Руки фей в ароматных звездах И одетую мхами скамью…Милая безделка, подумал он. Глоток меда для начала. Он медлил, смакуя мысль о завтрашнем дне, и, вернувшись домой позже обычного, прошел прямо на кухню. Остальные уже сидели за столом, и его мать, дожидаясь, пока он усядется, пристально смотрела на соусник, словно это было воплощение божества, к которому она собиралась воззвать. Пока она читала благодарственную молитву, Дэнни с отцом соблюдали молчание, а Молли играла вилкой. Дэнни не раз казалось, будто эта казенная благодарность господу «за то, что мы сейчас будем вкушать», — по сути дела, лишь намек на то, что его мать может сводить концы с концами только с божьей помощью.
Деннис, нечувствительный к подобным тонкостям, потянулся за солью и сказал:
— На той неделе у нас установят новые машины: они изготовляют щетки втрое быстрее старых. Автоматы. Их только установить, говорит мастер, да пустить в ход. И все будет в ажуре, говорит он; администрация перестанет, наконец, выматывать из него душу с этим их повышением производительности.
Он поглядел на жену, и она сказала «да», рассчитывая сразу положить конец обсуждению. Молли пропустила его слова мимо ушей, словно он говорил на древнем языке ацтеков, и чтобы как-то загладить неловкость, Дэнни заметил:
— Интересно бы посмотреть, как работают эти машины.
Старательно пережевывая последний кусок, Деннис хитро прищурился.
— Посмотреть, — повторил он. — В том-то и штука! Сколько, по-твоему, нужно людей, чтобы смотреть за ними? Хватит ровно одного человека! Только одного! — тон его стал угрюмым. — Вот почему Джима Лэкина и Боба Тернера должны сократить, — он понизил голос до шепота. — Тут уж радуешься, что ты уборщик. Цех-то подметать все равно надо.
— А что случится, если ваша администрация приобретет много таких машин? — спросил Дэнни. — Если их приобретут все фабрики?