Маша Орлова. Тетралогия
Шрифт:
– Маша…
Шаги за спиной сделались хорошо различимыми. Кто-то с топотом нёсся вниз по склону холма, сопя, выворачивая ногами комья влажной земли. Захрустели ветки прибрежного тальника. Маша отскочила назад.
От испуга и от неожиданности она не нашла ничего лучше, чем выхватить из кармана фонарик.
– Кто здесь?
Луч белого света озарил мокрую гальку, зеленоватую пену прибоя, пустой, как под стать своему названию, холм.
– Дура! – зашипела ей в спину Сабрина, мёртвой хваткой вцепляясь в локоть.
Было
– Быстро! – Сабрина толкнула её вперёд себя, к темнеющим впереди домам. Бежать до них было не так много – шагов сто, но когда ноги немели от ледяного дыхания Совы, бежать становилось почти невозможно.
За спиной неслось – кто или что, уже не важно – хрипело и взрывало мокрую гальку. Они подбежали к первому же дому, перемахнули через низенький огородный заборчик и дёрнули дверь. Тонкий крючок, на который запирался дачный дом – может, такой же фанерный, как и их барак в стационаре, – вылетел из петли.
Шорох, шум, им навстречу выскочила бабушка в белой ночной рубашке со свечкой в руках.
– Девочки?
– Только не пугайтесь! – предупредила Маша, спиной прижалась к двери, и тут же в неё ударило, как тараном.
Как выдержала фанерная дверь, она не знала. Может, чудо, и боги вправду так любят курсантов, как поётся об этом в их песнях. Но больше ударов не последовало.
– Ох, лишенько, – прошептала бабушка, крестясь непослушными пальцами. – Что за ироды детей гоняют ночью по лесу. Ох, мой разум…
– Если бы кое-кто в него фонариком не светил! – выдохнула Сабрина больше от испуга, чем от желания обвинить Машу.
Та по двери сползла на пол и скорчилась там, обхватив дрожащие коленки. Снаружи – она слышала – гудела ветром ночь, никто не дышал за дверью, роняя на порог слюну, никто не ходил вокруг дома, выискивая лазейки. Мелькнула шальная мысль – показалось.
Но была Сабрина, которая тоже тяжело дышала и смотрела на неё сверху вниз, и это значило, что тот, кто гнался за ними в темноте, существовал на самом деле. Маша поднялась, когда ощутила в себе силу подняться. Бабушка всё ещё стояла, прикрывая одной рукой пламя свечки, и с ужасом смотрела на дверь. В неверном свете дрожало всё: и её губы, и руки, и оборки на ночной рубашке.
– Он ушёл?
Сабрина раздражённо тряхнула головой, и вместо ответа в тишине прозвучал тот страшный звук, который чудился Маше ночью на острове. Трещало дерево, хрустели кусты, ломались ветки. От глухого удара о землю содрогнулся летний дом.
Гулко тикали часы, но несколько секунд перед тем, как они решились выглянуть на улицу, показались бесконечными. Смотреть в окно было бессмысленно: вокруг разливалась густая темнота, дрожали силуэты лоз малины у самого стекла, и только. Маша дёрнула дверь, но
Она беззвучно спустилась с крыльца, пересекла дорожку и оглядела узкую улицу, где между двумя заборами едва могли разойтись два человека. Маша не сразу поняла, что снова запели сверчки, и тишина перестала быть мёртвой.
– Нет его, кажется. Но упал столб, и напрочь разломал соседский забор, – рассказала Сабрина, когда вернулась. Она растопыренными пальцами заправила выбившиеся пряди назад и выжидательно посмотрела на Машу.
– Ох, лишенько, – горько вздохнула бабуля.
За лесом загорался бледный рассвет, а ветер с реки разом выдул всё тепло, стоило им только покинуть дом. Маша уже и не пыталась согреться, хоть по привычке прятала руки в карманах куртки.
Они вернулись в стационар в дурном настроении и с самыми нехорошими ожиданиями от наступающего дня.
– Мы ещё завтра дежурим, – напомнила Сабрина. – То есть сегодня.
– Я со стационара ночью вообще больше не выйду, – мрачно повторила Маша – уже в который раз. – Пусть ставит мне что угодно. Нет уж, ко всем демонам!
Она остановилась, не дойдя до вросшей в землю террасы десятка шагов. Сырой от росы орешник покачивался на ветру, на верхней ветке болтались чьи-то носки, брошенные сушиться.
– Слушай, у Эльзы есть дети?
Сабрина пожала плечами.
– А что?
Вдалеке запела ранняя птица, протяжно и с переливами. Загудел теплоход. И от всего этого Маше стало ещё противнее: на сон оставались считанные часы. Скорее бы уже закончилась эта практика!
– Кто-то рассказывал мне, что она – старая дева. – Маша обернулась к преподавательскому домику. Его чёрные окна пристально смотрели на лес.
– Не удивительно, я бы с ней жить не стала. Она же ненормальная. Не-нор-маль-на-я, – для достоверности повторила Сабрина и взбежала на крыльцо.
Сон пришёл быстро, хоть одеяло не грело, а фанерный дом весь шатался и гудел от ветра. Сон был муторный, но глубокий, и в первый раз за всю невыносимо долгую практику Машу никто не разбудил утром.
Она поднялась сама, с шумом в голове и непослушными руками и ногами. Поскрипывала открытая дверь – её часто оставляли незапертой в тёплые дни, чтобы хоть немного согреть барак, высушить отсыревшие за год матрасы. Ни Сабрины, ни Ляли не было в комнате, и, судя по яркому солнечному свету, давно наступил день.
– …отчёт! – вещала Эльза, размахивая посреди площадки. – Вы знаете, что обязаны начинать его писать? К вечеру он должен быть готов. И завтра утром мы всё устроим для конференции.
Парни рассеянно слушали её, перебрасывались понимающими взглядами, и ни один из них не рвался в полутёмную и страшно отсыревшую лабораторию. Ещё чего, ведь наконец-то выглянуло солнце. Стоя на крыльце, Маша подставляла ему продрогшие руки, понемногу отходя ото сна. Заложенное спросонья горло болезненно саднило.