Машина различий

Стерлинг Брюс

Том, сидевший справа от Мэллори, дернул его за рукав и прошептал:

– Нед! Нед! Это что, леди Ада?

– Господи Боже, мальчик, – ужаснулся Мэллори. – С чего ты взял? Разумеется, нет!

– А кто же тогда? – облегченно и словно с некоторой обидой спросил Том.

Женщина повернулась к доске и аккуратно вывела слова “Неврастеническое вырождение”. Потом она обернулась, одарила аудиторию сверкающей, насквозь фальшивой улыбкой, и только тут Мэллори ее узнал.

Это была Флоренс Рассел Бартлетт.

Мэллори судорожно вздохнул. Какая-то соринка,

скорее всего – клочок ваты из маски, занозой застряла в горле. Он закашлялся и не мог остановиться. Горло саднило все сильнее и сильнее. Он хотел улыбнуться, прошептать хоть слово в извинение, но гортань сжимало, будто железными обручами. По его щекам катились слезы, он сдерживался изо всех сил – и не мог, не мог хотя бы приглушить этот кошмарный кашель. Головы слушателей начали поворачиваться, что грозило большими неприятностями. Наконец Мэллори вскочил, с шумом опрокинул стул и побрел прочь, согнувшись пополам, ничего не видя и почти ничего не соображая.

Расставив для равновесия руки, Мэллори пробирался сквозь плывущие перед глазами дебри награбленного; ноги его непрерывно в чем-то путались, то слева, то справа на пол рушились какие-то деревянные и металлические предметы. С большим трудом отыскав укромное место, он согнулся еще сильнее, сотрясаемый неудержимым кашлем, задыхаясь от мокроты и подкатывающей к горлу блевотины. Так ведь и сдохнуть можно, думал он в отчаянии. Лопнет что-нибудь – и всё. Или сердце не выдержит.

Но потом ком в горле исчез, кашель понемногу стих. Мэллори хватил глоток воздуха, пару раз надсадно кашлянул и начал дышать нормально. Он вытер с бороды липкую, отвратительную мокроту и вдруг заметил, что стоит, прислонившись к статуе. Полуобнаженная индийская прелестница – изваянная во весь рост из коутовского искусственного мрамора – держала на бедре большой кувшин. Кувшин, естественно, был насквозь каменный – и это в тот момент, когда каждая клеточка, каждый атомус Мэллори взывали об очищающем глотке воды.

Кто-то хлопнул его по спине. Мэллори обернулся, ожидая увидеть Тома или Брайана, но это оказался маркиз.

– С вами все в порядке?

– Небольшой приступ, – просипел Мэллори, не в силах выпрямиться, и махнул рукой.

Маркиз вложил ему в ладонь серебряную фляжку, изогнутую по форме бедра.

– Вот, – сказал он, – это вам поможет.

Мэллори приложился к фляжке, но вместо ожидаемого бренди в рот ему потекла густая приторная микстура, смутно отдающая лакрицей.

– Что... Что это такое?

– Одно из травяных снадобий доктора Бартон, – объяснил маркиз. – Бальзам, помогающий переносить зловоние. Давайте, я смочу вашу маску, испарения прочистят вам легкие.

– Лучше не надо, – прохрипел Мэллори.

– Так вы вполне оправились и можете вернуться на лекцию?

– Нет! Нет!

На лице маркиза появилось скептическое выражение.

– Доктор Бартон – гений медицины! Она была первой женщиной, окончившей Гейдельберг с отличием. Если бы вы только знали, какие чудеса она творила среди больных во Франции, среди несчастных, на которых

махнули рукой все так называемые специалисты.

– Я знаю, – вырвалось у Мэллори.

К нему вернулись отчасти силы, а вместе с тем – почти непреодолимое желание взять маркиза за глотку и трясти этого опасного дурака, пока дурь не выдавится из него, как паста из тюбика. Он был почти готов выложить всю правду, объявить, что на деле эта Бартон отравительница, распутница, уголовная преступница, разыскиваемая полицией по меньшей мере двух стран. Он мог бы прошептать эти яростные обвинения, а потом убить маркиза Гастингса и засунуть куда-нибудь его жалкий, тщедушный труп.

Но самоубийственное желание прошло, сменилось трезвым расчетом, хитростью, холодной и острой, как осколок стекла, вонзившийся давеча в спину Фрейзера.

– Я бы гораздо охотнее поговорил с вами, товарищ, чем слушать какую бы то ни было лекцию.

– Правда? – просиял Гастингс.

– Да, – кивнул Мэллори. – Разговор со знающим человеком очень обогащает.

– Не пойму я тебя, товарищ, – прищурился маркиз. – То ты кажешься мне обычным жадным дураком, а то вдруг человеком недюжинного ума – и уж всяко на голову выше этих твоих приятелей!

– Да? – пожал плечами Мэллори. – Я много путешествовал. Это расширяет кругозор.

– А где ты путешествовал?

– Аргентина. Канада. Ну и на континенте тоже бывал.

Маркиз оглянулся по сторонам, словно высматривая шпионов, затаившихся в непролазных дебрях награбленного барахла. Не заметив ничего подозрительного, он немного расслабился и заговорил с новым интересом:

– Может, ты знаешь Американский Юг? Конфедерацию?

Мэллори покачал головой.

– В Южной Каролине есть город Чарльстон. Там собралась большая английская община. Люди хорошего происхождения, бежавшие от радикалов. Загубленные рыцари Британии.

– Очень мило, – хмыкнул Мэллори.

– Чарльстон – город, не менее культурный и цивилизованный, чем любой из британских.

– И ты там родился? – догадался Мэллори и тут же прикусил язык. Он заметил, как нахмурился при этих словах Гастингс, однако был вынужден продолжать: – Ты, наверное, хорошо жил в этом своем Чарльстоне. Вон и собственный негр у тебя есть.

– Надеюсь, ты не из этих аболиционистских фанатиков, – сказал маркиз. – А то у британцев это в моде. Или ты считаешь, что я должен отослать бедного Юпитера куда-нибудь в малярийные джунгли Либерии?

Мэллори едва удержался, чтобы не кивнуть. Он и в самом деле был аболиционистом и поддерживал идею репатриации негров.

– Бедный Юпитер и дня бы не протянул в Либерийской империи, – настаивал маркиз. – Ты знаешь, что он умеет читать и писать? Я сам его научил. Он даже поэзию читает.

– Твой негр читает стишки?

– Не стишки – поэзию. Великих поэтов. Джона Мильтона [109]... да что там говорить, ты о таком никогда и не слышал.

– Один из министров Кромвеля, – с готовностью отозвался Мэллори, – автор “Ареопагитики”.