Машины Российской Империи
Шрифт:
Он повел плечами.
– Не можем мы ее не догнать.
– Но она ведь свернуть могла? – спросил Заяц. – В одну из этих, ну, веток. Боковых ущелий.
– Не могла. Как там двухкорпусник провести? Туда рыбацкие лодки могут заплывать, но не «Двузубец». Не такой капитан Петер дурак. Ущелья для него слишком тесные, к тому же там отмели. Он или борта о скалы обдерет, или сядет на камни.
– Думал, в таких ущельях должно быть глубоко, – заметил я.
– Там бывают омуты такие глубокие, будто до самого ада идут. Но есть и отмели. – Хольф повернул погасшую трубку мундштуком кверху и показал нам. – Торчит со дна такой каменный столб, заканчивается в метре под поверхностью. С борта его не увидишь, но если поплывешь
– А тут вокруг кто-то живет? – спросил Заяц.
– Горные козлы да горные румыны. А в долинах скотоводы, сербские влахи. Дикие места.
Снова выйдя из рубки, я встал у борта ближе к носу. Вокруг громоздились скалы. Вода била в борта, вскипала бурунами; Дунай недовольно извивался в теснине, которая становилась то уже, то раздавалась вширь. Мы проплыли мимо развалин крепости, основанием погруженной в воду, миновали несколько каменистых островков – из одного торчал накренившийся могильный крест – и повернули, следуя изгибу русла.
Светлело очень медленно – утро с опаской вползало в Джердапское ущелье. Когда я вернулся в рубку, капитан по-прежнему стоял у штурвала, а Заяц сидел на полу у стены. Присев на шаткий табурет, под которым стоял мой несессер, я спросил:
– Опасно проходить здесь ночью?
– Есть такое дело, – согласился Хольф. – Суда частенько бьются. Но я плавал в этих местах, знаю их.
– И ночью тоже плавал? – спросил Заяц.
– Ночью пока не доводилось. Не волнуйся, сынок, пройдем.
В голосе капитана была спокойная уверенность в себе и в «своем деле», которое он намеревался выполнить правильно, без суеты и без ошибок. Тут я увидел через окно огонек, возникший далеко впереди, и вскочил.
– Что это там? Вы видели… уже пропал!
– Кормовой фонарь, – пояснил Хольф.
– Это «Двузубец»?
– Более чем вероятно.
– Но куда он делся?
– Должно быть, снова закрыли скалы на изгибе реки. Минуем поворот, тогда увидим.
Баркас качало все сильнее. Хольф пошире расставил ноги, крепко держась за штурвал. Основательный, как статуя, он внушал уверенность в том, что все обойдется благополучно. Не мог этот человек не вернуться в свой крепкий приземистый дом, к своей двуколке, запряженной добродушной лошадкой, к своей круглолицей Марго и к детям – ко всему тому, что ждало его.
– Вы бы не переживали, Алекс, – заметил он. – Не вижу я причин для волнения. Во всяком случае, до тех пор, пока не нагоним баржу.
Когда я снова сел, Хольф вытащил трубку изо рта, зевнул и добавил:
– Впрочем, одна причина для волнения все же есть – мне хочется спать.
– Могу сменить вас за штурвалом.
– На спокойной воде, днем – да. Но не здесь и не сейчас. Чувствуете, волнение еще усилилось?
Баркас качался все сильнее – раскачивался газовый светильник на крюке у потолка, наши тени колебались на полу и стенах. Поскрипывали два портрета, пожилых мужчины и женщины, висящие на гвоздях. Заяц для равновесия вытянул ноги, я устроился на табурете верхом.
– Лучшее средство от сна – добрая беседа, – заметил Хольф. – Я пытался расспросить мальца о прошлой жизни, но он на редкость скрытен для ребенка.
– Ничего я не скрытен, – возразил Заяц сумрачно. – Просто не люблю вспоминать.
– Что же такого было в твоей пока еще недлинной жизни, что ты не любишь вспоминать об этом?
– Всякое было, – мальчишка уставился на свои колени.
Не дождавшись другого ответа, Хольф обратился ко мне:
– Ну а вы, Алекс? Чем занимались вы?
– Мне много чем доводилось заниматься.
В этот момент за левым бортом раздался громкий плеск, и баркас сильно качнуло.
– Это что?! – Заяц чуть не опрокинулся на бок.
– Все в порядке, – заверил капитан. –
Вместе с табуретом я перебрался поближе к столу, чьи ножки были прикручены к полу, ухватился за него. Посмотрел на портреты, с тихим скрипом качающиеся на гвоздях, и спросил:
– Кто там нарисован?
– Мои родители, – пояснил капитан. – Они давно почили.
– Вы немец. Как попали туда, где мы вас встретили?
Он кинул на меня взгляд через плечо, сдержанно улыбнувшись, давая понять, что заметил, как быстро я перевел разговор с себя на него, и снова уставился в окно. А я все вслушивался, ожидая, что спереди до нас донесутся раскаты взрывов, ведь цыганский дирижабль уже должен был догнать баржу.
– Рассказ о самом себе отгоняет сонливость, – сказал Хольф. – Мы вот-вот снова увидим «Двузубец», но пока этого не произошло, можете послушать… Я из Кельна. Сын пивовара, причем богатого пивовара. А сам-то пива отродясь не любил! – хмыкнул он и посмотрел на портреты. – Отец мой владел пивоваренным заводом, торговал своим товаром. Он был деятельный и жесткий человек, хорошо понимающий в коммерции. Как только я подрос, стал посылать меня с партиями пива в разные места, где у нас были интересы. И как-то – мне было двадцать – я с помощником управляющего привез сотню бочек в город Калинеску. И там встретил ее.
– Вашу будущую жену? – уточнил я.
– Да, Марго. Тогда она была еще Маргариткой. Я влюбился без памяти, всей силой, – он усмехнулся, – неистового германского духа. Мы должны были оставаться в городе около месяца, требовалось заключить кое-какие контракты с венгерскими торговцами, а еще отец приказал подыскать место под оптовый склад. Свалив все дела на помощника управляющего, я развил бурную деятельность: познакомился с родителями Маргариты, чей отец держал небольшую лавочку, засыпал ее маменьку подарками, очаровал саму Маргариту… Я тогда был совсем не такой, как сейчас, – резвый, длинноногий. Позже она вспоминала со смехом, что я немного пугал ее родителей, потому что иногда казался безумцем, и что зря я так старался. Они бы все равно выдали ее за сына богатого немецкого пивовара.
Мы обручились, и я уехал в Германию, чтобы объясниться с отцом. Он, конечно, был против. Выяснилось, что он как раз сговорился с одним торговцем, у которого была дочка подходящего возраста, и что этот брак был для отца крайне выгоден…. Он свирепствовал, а я стоял на своем. Отец не привык к отпору, в нашей семье он всегда был безусловным главой. Мы смертельно поссорились. Я выкрикнул ему в лицо гневные обвинения и покинул дом, хлопнув дверью. Очень, очень громко хлопнув ею. Он лишил меня наследства, но даже это не заставило меня пойти на примирение – я уехал в Венгрию. Через некоторое время туда пришло письмо, что он восстанавливает меня в правах… А я в ответ послал ему нашу свадебную литографию и снова был лишен наследства. На свадьбе, к слову, присутствовал мой младший брат, но не было нашей матушки, которой отец запретил приезжать. Позже, когда она умерла, мой престарелый родитель немного повредился умом. Обвинял меня в ее смерти, говорил, что она не перенесла мою женитьбу, хотя матушка всегда меня одобряла, и первый год, когда мы еще не встали на ноги, тайком от отца слала деньги. Еще несколько лет он буйствовал, иногда присылая полные гнева письма. Мы поселились в рыбацком поселке, потому что родители Марго были крайне недовольны тем, что выгодный жених остался без средств, я занялся ловлей, но быстро смекнул, как выгоднее продавать улов… У нас появилась Жасмин, потом, с небольшим перерывом, Бианка, Вираг, Джола и маленькая Маргаритка. Годы шли своим чередом, я купил свой первый баркас, затем второй. А потом младший брат прислал сообщение, что отца хватил удар, он при смерти и хочет видеть меня. Я собрал всех детей – у нас их тогда было пятеро, – жену и поехал в Кельн.