Машины зашумевшего времени

Кукулин Илья Владимирович

Причина этого изменения была очевидна — торжество тоталитарных режимов в Европе [35] и, как следствие, кризис утопических надежд на построение справедливого общества. В статье «Эпилог» (1948) А. Дёблин писал: «Я видел, как мир — природа, общество — подобно многотонному железному танку подминает под себя человека, людей» [36] . Под этими словами могли бы подписаться многие сверстники немецкого писателя.

«Монтажное» отсрочивание значения в этот период связывалось уже не с трансценденцией «я», а с представлением об автономном произведении искусства, которое проясняет всю степень неопределенности окружающего мира. Чрезвычайно подробным и точным описанием такого «отсрочивающего» свое значение произведения можно считать мандельштамовский «Разговор о Данте», в котором «Божественная комедия» интерпретирована как «обратимая и обращающаяся поэтическая материя, существующая только в исполнительском порыве» [37] . Мандельштам хорошо понимал исторический смысл своей интерпретации, заметив в черновых набросках к «Разговору…»: «Дант… орудие в метаморфозе свертывающегося и развертывающегося литературного времени, которое мы перестали слышать, но изучаем и у себя и на Западе как пересказ так называемых „культурных

формаций“» [38] . Упомянутые Мандельштамом «формации» — это репрезентации истории как тотальности.

35

Термин «тоталитаризм» с 1980-х годов является предметом энергичных дискуссий в социальной истории и политической философии, инициированных прежде всего историками-славистами так называемого ревизионистского направления (Ш. Фицпатрик и др.). См., например: Bergman J. Was the Soviet Union Totalitarian? The View of Soviet Dissidents and the Reformers of the Gorbachev Era // Studies in East European Thought. 1998. Vol. 50. No. 4 (December). P. 247–281; Grieder P. In Defence of Totalitarianism Theory as a Tool of Historical Scholarship // Totalitarian Movements and Political Religions. 2007. Vol. 8. No. 3–4. P. 563–589; Geyer M., Fitzpatrick Sh. Introduction. After Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compared // Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared / Ed. M. Geyer and Sh. Fitzpatrick. Cambridge; New York; Melbourne et al.: Cambridge University Press, 2009. P. 1–37; Никонова О. Рец. на кн.: Beyond Totalitarianism. Stalinism and Nazism Compared // Ab Imperio. 2011. № 1. С. 337–346, и др. Я считаю, что этот термин сохраняет свою силу при некоторых оговорках, сделанных, например, в указанной статье П. Гридера.

36

Использован перевод Т. Баскаковой, выполненный по изд.: D"oblin A. Epilog // D"oblin A. Die Vertreibung der Gespenster. Autobiographische Schriften. Betrachtungen zur Zeit. Aufs"atze zu Kunst und Literatur. Berlin: R"utten & Loenig, 1968.

37

Мандельштам О. Собр. соч.: В 2 т. / Сост. П. М. Нерлера, подгот. текста А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера, вступ. ст. С. С. Аверинцева. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 213–254, здесь цит. с. 239.

38

Мандельштам О. Э. Слово и культура / Сост. и примеч. П. М. Нерлера, предисл. М. Я. Полякова. М.: Советский писатель, 1987. С. 152–166, здесь цит. с. 152.

Монтаж, основанный на критическом представлении о соотношении искусства и истории, может быть назван постутопическим.

Представление о новом историческом сознании первым ясно сформулировал Вальтер Беньямин в своих «Тезисах о понятии истории» (начало 1940) [39] , ставших ответом на подписание в Москве пакта между социалистическим СССР и нацистской Германией. Об этой функции «Тезисов…» философ пишет практически прямо, интерпретируя ситуацию их создания как «…момент, когда политики, бывшие надеждой противников фашизма, повержены и подтверждают это поражение предательством своего дела» [40] . Собственный метод Беньямин называет «историческим материализмом», понимая под этим не сталинскую квазимагическую риторику из 4-й главы «Краткого курса истории ВКП(б)» [41] , а отказ от любых идеологических иллюзий во взгляде на историю. Одна из важнейших мыслей Беньямина такова: в истории всегда торжествует точка зрения победителя, и для реабилитации побежденного и забытого нужно найти точку, в которой можно увидеть историю со стороны, как пространство обреченного бытия, которое может быть спасено только приходом Мессии, то есть неисторическим событием, взрывающим само понятие причинно-следственной связи.

39

Из многочисленных работ, комментирующих это сочинение Беньямина, см., например: Beiner R. Walter Benjamin’s Philosophy of History // Political Theory. 1984. Vol. 12 No. 4 (Aug.). P. 423–434; Ромашко С. Раздуть в прошлом искру надежды…: Вальтер Беньямин и преодоление времени // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 71–80; L"owy M. Fire Alarm: Reading Walter Benjamin’s ‘On the Concept of History’ / Transl. from German by C. Turner. New York: Verso, 2006.

40

Беньямин В. Тезисы о понятии истории / Пер. С. Ромашко // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. C. 84. Далее «Тезисы…» цитируются по этому изданию с указанием страниц после цитаты в скобках.

41

Сталин И. В. О диалектическом и историческом материализме (1938) // Сталин И. В. Соч.: В 18 т. Т. 14. М.: Писатель, 1997. С. 253–282. Вся эта глава пронизана риторикой насилия и победы — а не защиты побежденных, как у Беньямина. Возможно, одним из импульсов, побудивших Беньямина написать «Тезисы…», было стремление «отвоевать» у Сталина термин «исторический материализм».

Любой побеждавший до сего дня — среди марширующих в триумфальном шествии, в котором господствующие сегодня попирают лежащих сегодня на земле. Согласно давнему и ненарушаемому обычаю, добычу тоже несут в триумфальном шествии. Добычу именуют культурными ценностями. Исторический материалист неизбежно относится к ним как сторонний наблюдатель. Потому что все доступные его взору культурные ценности неизменно оказываются такого происхождения, о котором он не может думать без содрогания.

[…]

Для мышления необходимо не только движение мысли, но и ее остановка. Там, где мышление в один из напряженных моментов насыщенной ситуации неожиданно замирает, оно вызывает эффект шока, благодаря которому кристаллизуется в монаду. Исторический материалист подходит к историческому предмету исключительно там, где он предстает ему как монада.

(с. 83, 87)

Видение истории под знаком торжества иррациональных, губительных сил связано с монтажом, который

может пригодиться для того, чтобы спасти побежденных в прошлом, а для этого — реконструировать привычный образ настоящего. Именно такую функцию монтаж имеет в творчестве Дёблина и Дос Пассоса, позже — Павла Улитина.

Как ни странно, эта функция монтажа исторически является более ранней, чем утопическая, — она была изобретена еще в XIX веке, но опознать ее можно только ретроспективно, контекстуализируя более ранние произведения среди более поздних. Цель книги Александра Герцена «С того берега» (1849, 1855 [42] ) — осмыслить поражение Французской революции 1848 года, которое стало для Герцена крахом гегельянских представлений о прогрессе и просветительских представлений об истории. Композиционные принципы, примененные в этой книге Герценом, предвосхищают монтаж — это импрессионистическое чередование мемуарных записей о днях революции и диалогов о смысле исторического процесса между неназванными или лишь мельком описанными собеседниками.

42

Указаны годы выхода соответственно немецкого и русского изданий, заметно отличающихся друг от друга ([Птушкина И. Г., Эльсберг Я. Е.] Комментарии // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 6. С. 486–487).

Основная мысль книги — яростная критика любых представлений об истории как о предсказуемом и последовательном развитии, как о цельном нарративе в гегелевском духе [43] . В этом разрыве с историзмом XIX века Герцен перекликается с позднейшими размышлениями Беньямина — но не вполне. Один из участников герценовских диалогов, максимально близкий к автору, говорит: «Человек… дома в истории, — но из ваших слов можно подумать, что он гость в природе; как будто между природой и историей каменная стена. Я думаю, он там и тут дома, но ни там, ни тут не самовластный хозяин» [44] .

43

Ср.: Паперно И. Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // Новое литературное обозрение. 2004. № 68. C. 102–127.

44

Цит. по: Герцен А. И. С того берега // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 6. С. 66.

В своих «Тезисах о понятии истории» этнический еврей Беньямин выразил чувство, возможно, первоначально специфически еврейское, но ставшее в XX веке достоянием людей многих культур и социальных групп: частный человек в истории вообще не дома, его отношение к историческому процессу должно быть выработано заново, его права жильца ни на чем не основаны. (Недаром Дж. Джойс делает своего главного героя полуевреем, а свою знаменитую реплику о кошмаре Стивен произносит в ответ на антисемитские ламентации Дизи.)

Судьба Французской революции 1848 года вообще способствовала обострению как историософской, так и эстетической рефлексии у наиболее чутких европейских авторов. Точно в то же время, когда Герцен писал статьи и эссе, составившие книгу «С того берега», — в 1849–1852 годах — в другой части Германии В. А. Жуковский создал поэму «Четыре сына Франции», композиция которой тоже явственно предвосхищает монтажную: поэма состоит из четырех эпизодов, контрастных по содержанию, но изоморфных по структуре [45] . Она показывает приход к власти Луи-Наполеона Бонапарта (еще первого президента республики, а не императора Наполеона III) в 1848 году как «водевильный» вариант Великой французской революции и демонстрирует ту же мысль, что чуть позже высказал Карл Маркс в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта», цитируя Г. В. Ф. Гегеля: история повторяется сначала как трагедия, потом как фарс.

45

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. / Редкол. И. А. Айзикова, Н. Ж. Вётшина, А. С. Янушкевич и др. Т. 2 / Ред. О. Б. Лебедева, А. С. Янушкевич. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 343–348.

По-видимому, предмонтажные методы в искусстве позднего романтизма и последующих периодов могли стихийно возникнуть в ситуации, когда автор, надеющийся на то, что история наделена смыслом, сталкивается с тем, что события идут, с его или ее точки зрения, абсурдно. Более поздний пример такой трансформации — визуальные произведения дадаистов конца 1910-х — начала 1920-х годов: «Дадаисты часто придают своим работам квазикартинную, „антропоцентрическую“ структуру, в центре которой оказывается объект, не способный, однако, отрегулировать связи и отношения в мире, еще недавно казавшемся таким знакомым и уютным, теперь же раскалывающемся на части» (Андрей Фоменко [46] ).

46

Фоменко А. Монтаж, фактография, эпос. Производственное движение и фотография. СПб.: Изд-во С. — Петербурского Университета, 2007. С. 114.

Первую мировую войну, после которой возникает монтажное искусство, современники сравнивали с Французской революцией 1848 года. Ромен Роллан описывал эти два события как «крушение великих надежд» и «великих иллюзий», наступившее после периода «экзальтированной веры в прогресс и человечество» [47] .

Развитие монтажа в его функции критики утопий и идеологий — иначе говоря, как постутопического — в послевоенную эпоху привело к осознанию истории и идеологии как опасных пространств, в которых действуют отчужденные от человека и властвующие над ним/над ней дискурсы.

47

Цит. по: Роллан Р. Столкновение двух поколений: Токвиль и Гобино (1923) / Пер. с фр. Л. и А. Соболевых // Роллан Р. Собр. соч.: В 14 т. Т. 14. Вопросы эстетики. Театр. Живопись. Литература. М.: ГИХЛ, 1958. С. 474. «Экзальтированная вера в прогресс и человечество» — фраза А. де Токвиля, которую цитирует Роллан.

Исследователи постмодернистского искусства много раз писали о том, что монтаж является его важнейшим методом. В постмодернистскую эпоху монтаж приобретает функцию не только критики идеологии, но, вместе с этим, анализа дискурсов, «населяющих» человеческое сознание. «Отсрочивание» значений перестает связываться с любой идеей трансценденции, оно указывает на композитность, «цитатность» человеческого «я», на необходимость постоянно различать между «своим» (никогда не окончательно «своим») и «чужим» (тоже не окончательно).