Машины зашумевшего времени
Шрифт:
В совокупности эти техники могут быть определены как фрагментация языков на основе их феноменологического анализа, осуществленного художественными средствами [48] . Для того чтобы выделить «руину» или осколок языка, который определенным образом (если угодно, по определенной автором траектории) отсылает к целому, необходимо произвести сначала анализ этого языка, дать образ языкового поведения. Одним из первых, кто эксплицитно сделал такой анализ частью самого художественного произведения, стал Джеймс Джойс в романе «Улисс» (1914–1921).
48
Ср., например, анализ такой стилистики в творчестве современного немецкого режиссера Харуна Фароки: Азизов З. Ответ обществу комментария: монтаж как искусство / Пер. с англ. В. Акуловой и Д. Атлас // Художественный журнал. 2010. № 3–4 (79–80). С. 55–59.
Развитие такого аналитического метода можно проследить в сочинении французского поэта и прозаика Раймона Кено «Упражнения в стиле» (1947) и стихотворениях Льва Рубинштейна 1970–2000-х годов. Один из важнейших приемов Рубинштейна — создание своего рода каталога дискурсов «типовой» художественной или разговорной речи [49] . Единицами этого каталога
В каждом из фрагментов, помещенных на карточке, значимы и «типичность» языка, и эмоциональный тон, создающийся, несмотря на эту клишированность элементов. Формированию обновленной эмоциональности текста во многом способствует именно фрагментация. Еще один прием Рубинштейна — сложная игра синтагматики и парадигматики: с одной стороны, перед нами — вроде бы чистый каталог (наподобие Кено), но с другой — фрагменты ассоциативно связаны друг с другом и в этом смысле организованы парадигматически. Такая игра, равно как и динамический баланс между разговорными и литературными стилями, и не вполне отчужденная эмоциональность произведения — все это составляет тот шаг вперед, который делает Рубинштейн по сравнению с Кено. По словам М. Н. Айзенберга, «читатель [стихотворений Рубинштейна — ] посредник в сложном экспериментальном путешествии по стилям и языкам, выясняющем их сегодняшние границы» [50] .
49
Об этом много раз писали исследователи его творчества. См., например: Зорин А. Муза языка и семеро поэтов: Заметки о группе «Альманах» // Дружба народов. 1990. № 4. С. 242–254.
50
Айзенберг М. Вокруг концептуализма (1994) // Айзенберг М. Взгляд на свободного художника. М.: Гендальф, 1997. C. 128–154, здесь цит. с. 148.
Другой голос: Послушайте, от ваших дьявольских фантазий даже как-то не по себе становится. Вас послушать, так и жить не стоит…
Другой голос: Если хотите, можете проводить меня. Ну, хотя бы до станции. Хоть чуть-чуть вы джентльмен, я надеюсь?
Другой голос: Сначала приведи себя в порядок. Посмотри, на кого ты похожа…
Другой голос: Значит, так. Никуда ты сейчас не пойдешь, а немедленно разденешься и вернешься за стол. Это раз. Второе. Чтобы никаких так называемых «страданий» я на твоей роже не видел. Третье. Всякому, кто осмелится в твоем присутствии хотя бы отдаленным намеком — ну сам понимаешь, — тому придется иметь дело со мной. Это тебя, надеюсь, устраивает? Ну, раздевайся, раздевайся. Не дури, старик.
Другой голос: Куда ж теперь пойдешь? Отовсюду гонят… Везде попрекают… Повеситься, что ли?
Другой голос: И что же? И что же прикажете делать? Назад пути нет — это ясно. Оставаться на месте? Ну, нет, это не по мне. Так, значит, — навстречу судьбе? Ну что ж — я готов.
51
Цит. по: Рубинштейн Л. Регулярное письмо. Стихи. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. C. 20–27, здесь цит. с. 25–26.
Такую функцию монтажа можно назвать дискурсивно-аналитической, или историзирующей. Читатель, зритель или слушатель, настроенный на ее восприятие, вычленяет в элементах монтажного образа отсылки прежде всего к языкам, составляющим историю — общества, или культуры, или того и другого вместе. Анализ дискурсов и историзация — две стороны одной и той же смысловой работы. Монтаж в этой функции призван (вспомним призыв Беньямина) спасать забытые, «вытесненные» языки или забытые смыслы — прямо или апофатически, демонстрируя условность и искусственность «языков-победителей», влияющих на сознание не только читателей, но и автора [52] . В этом смысле описываемая функция монтажа близка к аутотерапии художника.
52
См., например, такую работу в поэме Д. А. Пригова «Старая коммунистка царь коммунизма и голос живого страдания» (1989), где используются монтажные приемы. Об этой поэме и ее композиции см.: Кукулин И. Увенчание и развенчание идеологического мифа в мистериальном театре Д. А. Пригова // Кризис литературоцентризма. Утрата идентичности vs новые возможности / Под ред. Н. В. Ковтун. М.: Флинта; Наука, 2014. С. 27–43.
Позволю себе методологическое отступление. Из-за внимания «монтажных» авторов XX века, особенно его второй половины, к феноменологии языка я не обращаюсь в этой работе к концепциям Михаила Бахтина — при работе со сходной проблематикой конфликта языков и образных систем в рамках одного произведения. В концепции Бахтина и его друзей-соавторов (Валентина Волошинова и других) предполагалось, что анализ «спорящих» в произведении или в человеческом сознании языков осуществляется не автором произведения, а его исследователем [53] . Предложенная здесь интерпретация монтажа делает использование такой методологии невозможной. Говоря резко, каждый из ярких авторов монтажных произведений — Джойс, Э. Паунд, С. Эйзенштейн, Дж. Дос Пассос, П. Улитин — был сам себе Бахтин.
53
См. собрание работ круга Бахтина, безоговорочно приписанных публикаторами Бахтину как их якобы единственному автору: Бахтин М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи / Сост. и подгот. текста И. В. Пешкова, сост. и коммент. А. В. Махова и И. В. Пешкова. М.: Лабиринт, 2000. По поводу авторства этих текстов см.: Алпатов В. М. [Вступительная статья] // К истории книги В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» / Публ. и подгот. текста Н. А. Панькова // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1995. Т. 54. № 3. С. 64; Медведев Ю. П., Медведева Д. А. Круг М. М. Бахтина (К обоснованию феномена) // Звезда. 2013. № 3. С. 202–215.
Еще одна новая функция монтажа была открыта
54
Об этом новом культурном феномене см., например: Story Circle: Digital Storytelling Around the World / Ed. J. Hartley and K. McWilliam. London: Wiley — Blackwell, 2009.
Отдельные элементы digital storytelling’а имеют разную модальность выражения. Различие в модальности использовалось в монтажных экспериментах еще в первой половине XX века: ср., например, включение материальных предметов в коллажи кубистов и особенно — контраст между игровыми театральными сценами, кинофрагментами и текстовыми комментариями в театре Эрвина Пискатора. Но теперь оно выражает множественность состояний личности и тех «режимов социальной вовлеченности» [55] , в которых она участвует.
55
Понятие «режимов вовлеченности» в социологию ввел Л. Тевено. См.: Тевено Л. Креативные конфигурации в гуманитарных науках и фигурации социальной общности / Пер. с фр. О. Ковеневой // Новое литературное обозрение. 2006. № 77. С. 285–312.
Эту функцию монтажа можно назвать мультиплицирующей. Современная литература только недавно начала работать с ней. Эта функция (пока?) очень неустойчива, потому что для дальнейшего ее развития необходимо постоянное возвращение к представлению о монтаже как средстве посттравматической терапии, выработанном на второй стадии.
Эта книга разделена на четыре части. В первой обсуждается конструирующий монтаж, еще не утративший утопических иллюзий, во второй — постутопический, в третьей — историзирующий, в 11-й главе и в заключении — мультиплицирующий.
В наибольшей степени монтаж получил развитие в российском искусстве начала 1920–1930-х годов. И в СССР, и в Европе, и в США использование монтажных методов стало одной из важнейших черт «большого стиля» эпохи [56] . Однако именно в СССР монтаж в наибольшей степени определял этот стиль и воспринимался критиками и образованными читателями и зрителями как идеологически маркированный метод — как важнейшая черта революционной эстетики, созданной в стране, которая строит небывалое прежде общество.
56
См. подробнее: Иванов Вяч. Вс. Монтаж как принцип построения в культуре первой половины XX в. // Монтаж: Литература. Искусство. Театр. Кино/ Отв. ред. Б. В. Раушенбах. М., 1988. С. 119–149; Montage and Modern Life 1919–1942 / Ed. M. Teitelbaum. Cambridge, MA; Boston: MIT Press; The Institute of Contemporary Art, 1992.
«Острый» монтаж использовался не только в фильмах Сергея Эйзенштейна, Льва Кулешова, Александра Довженко, Дзиги Вертова и многих других, но и в советской фотографии — достаточно вспомнить коллажи и плакаты Александра Родченко и Густава Клуциса [57] . Примерами аналогичного метода в театре можно считать, например, спектакли Вс. Мейерхольда 1920-х годов, такие как «Озеро Люль» по пьесе А. Файко (соответственно, в сценографии — эксперименты Виктора Шестакова, художника-постановщика мейерхольдовского Театра Революции), постановки И. Терентьева, драматургию С. Третьякова или пьесу Л. Лунца «Бертран де Борн» (1922), действие которой должно было идти поочередно на трех рядом расположенных сценах; впоследствии три сцены должны были быть в зрительном зале «Тотального театра» Эрвина Пискатора, проект которого был подготовлен Вальтером Гропиусом в Германии в 1927 году, но не реализован [58] . В поэзии приемы, аналогичные киномонтажу, заметны в сочинениях того же Третьякова и двух других ведущих поэтов ЛЕФа — Маяковского и Асеева [59] , в прозе — в сочинениях Бориса Пильняка и Артема Веселого, в драматургии — на примерах в диапазоне от Даниила Хармса («Елизавета Бам», 1927) до ранних пьесах Всеволода Вишневского [60] .
57
См., например: Elder R. Bruce. Harmony and Dissent: Film and Avant-garde Art Movements in the Early Twentieth Century. Toronto: Wilfrid Laurier University Press, 2008. P. 290. В этой книге содержатся и другие ценные обсуждения проблематики монтажа в раннесоветском искусстве (см. особенно гл. 5 и 6).
58
«Проект Гропиуса — Пискатора не был осуществлен. Однако он оказал большое влияние на строительство театров во всем мире» (Гутнов А. Э. Мир архитектуры: Язык архитектуры. М.: Молодая гвардия, 1985. С. 202–203). На всякий случай напоминаю, что фильм «Наполеон», финальная часть которого должна была демонстрироваться одновременно на трех экранах, французский кинорежиссер Абель Ганс снял в 1925–1926 гг.
59
Роберт Бёрд предположил, что монтажные принципы фильма С. Эйзенштейна «Броненосец Потемкин» оказали прямое влияние на структуру поэмы Б. Пастернака «1905 год»: Bird R. On the Narrative Poem in Russian Modernism // The Slavic and East European Journal. 2007 (Spring). Vol. 51. No. 1. P. 53–73. Ср. также: Левинг Ю. Опыт параллельного просмотра: «Человек с киноаппаратом» (1929) Вертова и «Сегодня можно снять декалькомани…» (1931) Мандельштама // Левинг Ю. Воспитание оптикой: Книжная графика, анимация, текст. M.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 482–488.
60
«Деление на […] акты классической драмы в 1920-е годы сменяет множественность порой исчисляющихся десятками кратких сценок — „стоп-кадров“. Рождается новая […] форма драматического сочинения: „звенья“ [Анатолия] Глебова, „эпизоды“ [Валентина] Катаева, [Владимира] Киршона, [Николая] Погодина и [Всеволода] Вишневского. (В театре тех лет классическое членение на акты (действия) уступает место рваной калейдоскопичности мейерхольдовских „Леса“ и „Ревизора“)» (Гудкова В. В. Особенности «советского сюжета»: к типологии ранней российской драмы 1920-х гг. // Toronto Slavic Quarterly. 2006. Vol. 16 (Spring) ). Как уже сказано, к перечисленным примерам творчества рапповцев и «попутчиков» можно добавить и произведения авторов радикального авангарда — в первую очередь «Елизавету Бам» Д. Хармса.