Маска Атрея
Шрифт:
Александра Волошинова оказалась крупной женщиной лет сорока пяти. Бледная, лицо невыразительное и суровое, глаза темные и настороженные; она ни разу не встретилась с Деборой взглядом, словно искала кого-то другого. На ней был длинный темный плащ и голубой шарф на голове. Дебора почему-то ожидала кого-то помоложе и отступила, чтобы пропустить ее, бормоча извинения, прежде чем осознала, кто это.
— Дебора Миллер? — спросила женщина. На ее лице не отразилось никаких чувств — ни вежливости, ни приветствия.
— Да, — улыбнулась Дебора, —
— Сергей Волошинов был моим отцом, — произнесла та, словно проводя тонкое различие. — Зачем вы приехали?
Настроение Деборы, улучшившееся, когда женщина согласилась с ней встретиться, упало. Русская по-прежнему не хотела разговаривать, вообще была не рада ее приезду.
— Я пытаюсь понять, что произошло с вашим отцом, потому что, мне кажется, это связано с гибелью другого человека.
— Вы не из полиции.
— Тот человек был моим близким другом.
Женщина обдумала услышанное, прижимая сумку к обширному животу, как щит.
— Полиция сказала, что он зашел в плохую часть города. Его ограбили. И все.
— Думаю, это неправда.
— Миссис Миллер... — начала русская.
— Мисс, — поправила Дебора с улыбкой.
Русская помолчала, потом ее лицо на миг расколола ответная улыбка.
— Не замужем, — сказала она. — Возможно, неплохая идея.
— Пока что, — ответила Дебора, — определенно неплохая идея.
Русская кивнула, без предупреждения взяла ее за руку и повела к собору Василия Блаженного.
— Мой отец, — заговорила она, не глядя на Дебору, — был... Он неважно соображал.
— Он был... психически неуравновешенным?
Александра обдумала ее слова и безрадостно усмехнулась.
— Сумасшедшим, — сказала она. — Отец был сумасшедшим.
Дебора не могла придумать, что ответить, и просто ждала продолжения.
— Моя мать умерла шесть лет назад, — продолжила русская. — Он очень долго горевал. Не ел. Не выходил на улицу. А через год или два...
Она махнула рукой; жест выражал не столько печаль, сколько досаду.
— Он стал интересоваться своей прежней работой. Слишком интересоваться. Все время читал о ней. Все время говорил о ней. Со всеми! Со мной, с моими родными, с официантами и продавцами, людьми в парке. Со всеми подряд. И всегда одно и то же: он был гордым русским, он работал на свою страну, он знал ее секреты, он не доверял американцам и британцам, но он не доверял и старому советскому правительству! Он говорил: «Они были лжецы и убийцы. А что мы имеем теперь? Гамбургеры и уличные банды, модную одежду и мафию. Бедняки по-прежнему голодают, как голодали при Сталине и при царях...» Всегда одно и то же. Все время.
Голос стал жестким, когда она повторяла литанию, которую, без сомнения, слышала тысячи раз.
— Сумасшедший старик. Все на него злились. Все над ним смеялись. Теперь он умер, и хорошо. Для него. Для моей семьи. Для меня.
Она словно подзадоривала Дебору не согласиться.
— Почему же он поехал в
— Потому что был сумасшедшим. — Александра пожала плечами. — Не знаю.
— Не мог он заниматься каким-то старым делом — с того времени, когда работал в МВД?
— Заниматься?
— Выяснять, — подсказала Дебора. — Расследовать. Пытаться узнать больше о чем-то из прошлого.
— Может быть, — без любопытства ответила дочь покойного. — Он исписывал книги заметками о своей работе, но я не смотрела.
— Они еще у вас, эти книги?
— У меня дома, — ответила она. — Куча коробок. Его квартиру освободили, а коробки отдали мне. Что с ними делать? Зачем они мне?
— Можно взглянуть на них?
Александра посмотрела на нее:
— Ваш друг, который умер... Любовник?
Прямота вопроса заставила Дебору рассмеяться.
— Скорее отец, — ответила она.
Русская нахмурилась и на мгновение задумалась.
— Ладно, — сказала она, глядя прямо перед собой, — можете посмотреть.
Они поехали на метро. Время от времени Дебора восхищенно замирала, глядя на рельефы и мозаики, украшавшие старые станции: украинские фермеры с охапками снопов пшеницы, обнимающие русских тракторостроителей с гаечными ключами в руках, портреты Ленина, охваченного ораторским вдохновением, изысканные резные изображения победоносных советских пехоты и танков. Это, как и в Греции, был совершенно другой мир.
— Вы говорили, что ваш отец жил в Магдебурге, — сказала Дебора, едва они снова вышли на улицу.
Александра не выказывала никакого желания говорить в переполненном вагоне.
— Штаб-квартира МВД в Восточной Германии, — ответила она. — Отец в молодости... размещался там.
— В пятидесятые?
— Да.
Дебора нахмурилась. Снова бессмыслица. Зачем немцам отправлять тело в город, который сдался русским и стал частью советской империи? Магдебург находился к юго-западу от Берлина, недостаточно далеко от польской границы, чтобы считаться безопасным, и, конечно, его не сравнить со значительно более безопасной Швейцарией. В любом случае если история Тони верна, американцы наткнулись на немецкий конвой далеко к югу от Магдебурга. Что выводило на первое место в списке возможностей одну печальную альтернативу: Кернига прав. Никакой связи нет. О чем бы ни говорилось в русском письме, речь шла не о конвое, который атаковал Эндрю Маллигрю.
Останки так и не достигли Магдебурга...
И все-таки она ощущала связь как нечто невидимое, как картинку, которую просто надо правильно сложить, чтобы все линии обрели смысл.
— Вы упоминали, что ваш отец всегда говорил об одном и том же, — сказала Дебора. — Что он был одержим старыми идеями и проблемами.
— Одержим, — повторила Александра понравившееся слово. — Да.
— А были какие-то особенные дела, события, которыми он был одержим?
Александра заколебалась.