Маска Гермеса
Шрифт:
Директор оставил последнее слово за собой, хотя в душе не прочь был обыграть фигуру Спирина против своих врагов в других силовых ведомствах, с которыми у того были столь тесные и обширные связи. Но в отличие от Вольского, ни в коем случае не хотел бы допустить огласки подобной степени коррупции и антигосударственных провокаций в своем учреждении.
Спирин никак не выказывал своей суеты после такого судьбоносного для него разговора. Занимался текущими делами, ни с кем не намеревался встречаться, разве только по явной
Они прикармливали его уликами против него же самого. Но зачем? Уж если разоблачили, а они его разоблачили, то почему не захлопывают ловушку? Получается, что пока ловушка не вполне удалась, и они продолжали гнать его к другой западне, приготовленной с большим тщанием. Не очень то здравый расчет, как ему показалось. Он может прервать все компрометирующие связи, уйти в отставку, или вовсе бесследно исчезнуть.
Головко не заставил себя долго ждать и позвонил на следующий день, официально вызвав его на встречу в свой кабинет на Старой Площади , где частично располагалась администрация президента. Выслушав рассказ Спирина о прошедшем дознании, заключил:
– Они хотят убрать тебя как моего человека. Особенно их бесит, что именно ты предотвратил тот взрыв. А он, в курсе, - Головко мягко кивнул в сторону портрета, висящего у него над головой, - чья это личная заслуга.
Затем он сделал паузу и отклонился на спинку кресла. Вид у него был необычно для подобного случая, самоуверенный. Все неистовство своей властной натуры он мог обрушить тогда, когда на его стороне было явное преимущество.
– Странно ему будет услышать, что преданный ему человек, директор, хочет вычистить свое ведомство от тех, кто спасает страну, - Головко поощрительно взглянул на Спирина, который сомнительно ухмыльнулся.
Но тут же подчиненный выразил обнадеживающую гримасу, зная, что босс не бросал слов на ветер.
– Не думаю, чтобы я стал той банановой шкуркой, на которой поскользнулся бы директор, - услужливо ответил Спирин.
– Он хочет, чтобы именно я поскользнулся на тебе, - парировал Головко.
– Его позиции самые сильные, - позволил себе храброе замечание Спирин.
– Конечно. Меня он сожрет и не подавится. Если очень захочет, - саркастически выразился шеф.
– Без тебя, еще быстрее. Однако это не значит, что у нас нет способов для защиты. Тайным сыском нам его, конечно, не одолеть. Однако у нас есть одно, не менее эффективное оружие. Шумиха в прессе. Это мы можем вполне устроить. Надеюсь, ты не забыл некто Византа?
– Головко сверлил подопечного вопросительным взглядом.
– Нет, конечно, - сразу ответил Спирин.
– Он выполняет особые поручения для конторы. У него, там, заграницей, уже появились некоторые проблемы. Я имею в виду местную полицию. Он неосторожно совершил убийство, иностранная спецслужба его покрывает, но у полиции, якобы, есть улики. Если дать ей наводки, а заодно и журналистам, это заставит твоего начальника занервничать. Какие у тебя соображения на этот счет? Только не говори, что ты ничего не знал о сказанном сейчас мною.
– Даже если бы я и не знал, я не мог бы не думать в этом направлении, - оправдывался Спирин.
Идея
Идею Головко позаимствовал у Юдина, а тот, в свою очередь, у Спирина. Заместитель руководителя президентской администрации надеялся польстить ему, и подбить его на то, что у подопечного давно созрело в голове. Спирин же видел в этом и подвох: один из высших чинов страны намеревался сделать грязную работу его руками, пусть и не в первый раз. Но сейчас Спирин был в шкуре гонимого зверя, и один неверный шаг мог стать для него роковым.
До сих пор такие откровенные разговоры происходили на явочных квартирах, и по обоюдному согласию они оба проверялись на наличие подслушивающих устройств. Здесь же Головко мог поставить разговор на запись. Спирин уже нарушил тайну следствия, раскрыв содержание вчерашнего допроса в кабинете у директора ФСБ, и Головко мог донести этот факт его начальству. Возможно, высшее руководство уже решило, что пришло время для чистки, определив черный список, в котором был и Спирин.
Поддавшись на откровенность главного своего покровителя, Спирин, вероятно, без оглядки несся в лоно западни. От нахлынувшей растерянности он пытался собрать себя в кулак, сканируя каждое малейшее движение и оттенок интонации Головко, пытаясь уловить фальшь.
– Поделись своими соображениями, - босс вскинул руку, слабая улыбка не сходила с его лица.
Спирин пожал плечами, изображая неуверенность, что было не трудно в его настоящем состоянии.
– Никакого конкретного плана у меня нет. Я не привык идти наповоду у своих внезапных идей, потому что приучил себя думать над конкретно поставленной задачей, и не заигрывать со своим тщеславием.
Жесткое лицо начальника, по истине, римское, скупое на ужимки, сбитое и мореное от постоянного напряжения, способное лишь на натянутые улыбки, вдруг смялось в паутину множественных и глубоких морщин. Но все же, эта широта восклицающего жеста светилась вечным, грозным лукавством.
– Другого ответа и не ожидал, - с этими словами его лицо снова обрело вид неподвижного изваяния.
– У меня есть полномочия принимать участие в любом расследовании. И материалы засекреченного дорасследования, по несостоявшемуся теракту, мне знакомы.
Головко сделал паузу, будто тяжело выговорил последнюю фразу, но не из-за того, что испугался выдаваемой тайны. Это ему не позволило бы высокомерие. Он выразил торжественность момента, который должен был развеять сомнение подчиненного, и побудить того к ответной откровенности. Спирин замер, будто парализованный ядовитым укусом, оставаясь в здравом уме.
– У следствия есть нить, которая ведет к финансисту экстремистов. Ты знаешь его имя. Великобритания предоставила ему убежище, - отчеканил Головко.
– Речь идет о Мерзоеве?
– Именно.
– И какого рода сведения?
– протараторил Спирин, скрывая волнение.
– Известны банки, через которые проводились средства.
Головко отлип от спинки кресла и оперся локтями на стол, его голос потерял и тень насмешливости, и обрел ту официозную трескучесть, от которой у подчиненных, ненависть к нему, уходила от страха в пятки.