Масоны
Шрифт:
– Вы не знаете, кто этот господин, который сидит в ложе madame Тулузовой, этой дамы-брюнетки, через три ложи от нас?
Углаков небрежно взглянул на названную ему ложу.
– Это один из театральных жен-премьеров. Он тут на месте: madame Тулузова из самых дойных коров теперь в Москве!
Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна Николаевна как будто бы и не слыхала ничего из того, о чем они говорили.
VI
По Москве разнеслась страшная
– Вот-с, в этих самых стенах, - стал он повествовать, - князь Индобский подцепил нашего милого Аркашу; потом пролез ко мне в дом, как пролез и к разным нашим обжорам, коих всех очаровал тем, что умел есть и много ел, а между тем он под рукою распускал слух, что продает какое-то свое большое имение, и всюду, где только можно, затевал банк...
– Ну, да, банк, банк! От этих скороспелок все и гибнут!
– отозвался вдруг хозяин, боязливо взглянув на отворенную дверь, из которой он почувствовал, что тянет несколько свежий воздух.
– Гибнут только дураки от скороспелок, а умные ничего себе, живут! возразил ему Калмык и продолжал свой рассказ: - Аркаша, оглоданный до костей своими проигрышами, вздумал на этом, таком же оглодыше, поправить свои делишки.
– Ах, барин, барин!.. Не ты бы говорил, не я бы слушала!
– воскликнула вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна.
– Кто больше твоего огладывал Аркашу?.. Ты вот говоришь, что он там милый и размилый, а тебе, я знаю, ничего, что он сидит теперь в тюрьме.
– Как ничего!
– воскликнул в свою очередь Калмык.
– Я сам чуть не угодил вместе с ним в острог попасть.
– Да тебе-то бы давно довлело там быть!
– подхватила расходившаяся Аграфена Васильевна.
– Да и буду, тетенька, там. Мне даже во сне снятся не райские долины, а места более отдаленные в Сибири, - проговорил кротким голосом и, по-видимому, нисколько не рассердившийся Калмык.
– Не перебивай, Груня, и не мешай!
– остановил жену Феодосий Гаврилыч.
– Рассказывай мне с точностью, - отнесся он к Калмыку, - где это произошло?
– У меня на вечере; человек пятьдесят гостей было. Я, по твоему доброму совету, не играю больше в банк, а хожу только около столов и наблюдаю, чтобы в порядке все было.
– Я думаю, - не играешь!
– снова отозвалась не вытерпевшая Аграфена Васильевна.
– Ей-богу, тетенька, не играю, и вот доказательство: я подошел было и сел около Аркадия, который держал банк, чтобы не задурачился он и не просмотрел бы чего...
– А пьяны они были?
– спросил с некоторою таинственностью Феодосий Гаврилыч.
– Как водится, на третьем взводе оба.
– А кому из них больше везло?
–
– Аркадию! Бил почти все карты.
Аграфену Васильевну точно что подмывало при этом, и она беспрестанно переглядывалась то с одним, то с другим из прочих гостей.
– Но из-за чего у них произошла ссора?
– снова вопросил с глубокомысленным видом Феодосий Гаврилыч.
– Из-за того, что этот затхлый князь вдруг рявкнул на всю залу: "Здесь наверняка обыгрывают, у вас баломут подтасован!" "Как баломут?" - рявкнул и Аркаша.
– Да, так вот что князь сказал, теперь я понимаю!..
– произнес глубокомысленно Феодосий Гаврилыч.
– Что ж ты именно понимаешь?
– спросил его насмешливо Калмык.
– То, что Лябьев обиделся и должен был выйти из себя!
– сблагородничал Феодосий Гаврилыч.
– Вовсе не должен!
– возразил ему с прежнею почти презрительною усмешкою Калмык.
– Я бы на другой же день вызвал этого тухляка на дуэль и поучил бы его, и никакой бы истории не вышло.
– Но ты мне объясни одно, - допытывался, сохраняя свой серьезный вид, Феодосий Гаврилыч, - что подерутся за картами, этому я бывал свидетелем; но чтобы убить человека, - согласись, что странно.
– Ничего нет странного!
– отозвался с некоторою запальчивостью Калмык.
– Аркадий, в азарте, хватил его шандалом по голове и прямо в висок... Никто, я думаю, много после того не надышит.
– Конечно, это правда!
– стал соглашаться Феодосий Гаврилыч.
– Но, по городским рассказам, Индобского не то что ударил один Лябьев, а его били и другие...
– Лябьев еще живой человек, однако этого он не показывает, - возразил Калмык.
– Не показывает, как рассказывают это, по благородству души своей, и, зная, что произошло из-за него, принял все на себя.
– Мало ли в Москве наболтают, - произнес с презрением Калмык.
– Наболтать, конечно, что наболтают, - отозвался Феодосий Гаврилыч, но все-таки князь, значит, у тебя в доме помер?
– У меня!.. Так что я должен был ехать в полицию и вызвать ту, чтобы убрали от меня эту падаль.
Когда Янгуржеев говорил это, то его лицо приняло столь неприятное и почти отвратительное выражение, что Аграфена Васильевна снова не вытерпела и повторила давно уже данное ее мужем прозвище Янгуржееву: "Дьявол, как есть!" Калмык, поняв, что это на его счет сказано, заметил ей:
– Что вы, тетенька, меня все дьяволом браните; пожалуй, и я вас назову ведьмой.
– Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не повиснет... Я людей не убивала, в карты и на разные плутни не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь, так это ты, душенька, не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще и прежде замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты не играл с ним в половине, одно скажи!
– Играл!
– отвечал ей Янгуржеев.