Масоны

Писемский Алексей Феофилактович

– Что за вздор ты говоришь! Разве можно теперь доказать это? возразила мужу gnadige Frau.

– Так что же мне, - воскликнул он, - с неочищенной душой и предстать на страшный суд?

– Чем же не очищена душа твоя будет, - продолжала возражать gnadige Frau.
– Ты пытался, ты доносил, тебе не поверили, и в грехе будут виноваты они, а не ты.

– Но я должен пытаться не один, а десять, двадцать раз!
– кипятился доктор.

– Тогда тебя, пожалуй, сочтут за человека не в полном рассудке и посадят в сумасшедший дом!
– предусмотрительно и насмешливо заметила gnadige Frau.

–

Может быть, - согласился доктор, - по крайней мере, я тогда исполню все, что было в моей возможности.

– Да это исполняй, кто тебе мешает!
– заключила этот спор тем же насмешливым тоном gnadige Frau, очень хорошо знавшая, что она сумеет не допустить мужа подать такую несообразную с здравым рассудком просьбу.

После ужина сейчас же все разошлись по своим комнатам, и Муза Николаевна, утомленная трехдневной дорогой, заснула было крепчайшим сном, но часу в первом ее вдруг разбудила горничная и проговорила испуганным голосом:

– Пожалуйте к сестрице, им очень нехорошо-с!

– Что такое с ней?
– спросила, в свою очередь, с испугом Муза Николаевна.

– Не знаю-с; при них Фадеевна осталась, а я за вами побежала, - сказала горничная.

Муза Николаевна в одной сорочке, надев только на босую ногу туфли, пошла к сестре, которую она нашла почти лежащей в объятиях Фадеевны и имеющей глаза закрытыми. Муза Николаевна осторожно подошла к ней.

– Тебе нездоровится, Сусанна?
– окликнула она ее.

– Да, но дай мне твою руку!
– отвечала на это Сусанна Николаевна, все-таки не открывая глаз.

Муза Николаевна приняла ее из объятий Фадеевны в свои объятия.

– Это, должно быть, с ними сделалось от глазу чьего-нибудь нехорошего; с камушка их надобно спрыснуть, - шепнула ей старуха и, уйдя из комнаты, тотчас же возвратилась назад с водою во рту.

Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: "Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!" - брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: "Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!", - еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: "Что ты такое делаешь?" Но старуха, проговорив в третий раз: "Свят, свят, свят..." - опять брызнула на Сусанну Николаевну.

– Будет, будет; уйдите, оставьте меня с сестрой!
– сказала ей, наконец, Сусанна Николаевна.

– Уйду, матушка; теперь все пройдет!
– сказала уверенным тоном старуха и ушла.

– Что такое с тобой случилось?
– спрашивала Муза Николаевна.

– Я...
– отвечала Сусанна Николаевна, как бы боясь остановить свой взгляд на чем-нибудь попристальнее. Комната была освещена только горевшей перед образом казанской божьей матери лампадкой.
– Я, - повторила Сусанна Николаевна, - видела вот его...
– И она указала при этом рукой на портрет Егора Егорыча, - и того!..

– Терхова?
– спросила Муза Николаевна.

– Да...
– произнесла с усилием над собою Сусанна Николаевна.
– Муж мне все указывал вдаль, а другой мне говорил: "Вы уморите меня, как уморили Углакова!"

–

Ты заснула, Сусанна, и видела это во сне, - старалась ей объяснить Муза Николаевна.

– Нет, нет, я не спала; я давно не сплю ни одной ночи!
– не согласилась Сусанна Николаевна.

– Тогда это твои обыкновенные галлюцинации, - продолжала успокаивать ее Муза Николаевна.

– Это и не галлюцинации, - возразила Сусанна Николаевна, - которые, когда бывали со мной, то очень неясные, а тут я рассмотрела все черты Егора Егорыча и слышала голос Терхова от слова до слова.

– Еще бы тебе не видеть и не слышать, когда ты только об этом и думаешь! Но вот что, мое сокровище: я не оставлю тебя здесь и увезу с собой в Москву; ты здесь окружена только тем, чего уж нельзя возвратить, а того, что ты желаешь видеть, нет около тебя. Кроме того, последнее твое видение может и сбыться: Терхов в самом деле может умереть от тоски!
– решилась уж немножко припугнуть сестру Муза Николаевна.

Сусанна Николаевна при этих словах ее вздрогнула.

– Хорошо, я готова уехать отсюда!
– проговорила она.

– Завтра же?
– подхватила Муза Николаевна.

– Хоть завтра, мне все равно.

– А в Москве, что же, с Терховым ты увидишься?

– А в Москве вы делайте со мной, что хотите; пойми ты, что я утратила всякий ум и всякую волю.

– Ну, мы там знаем, что сделать!
– заключила Муза Николаевна и на другой день объявила прислуге, что Сусанна Николаевна уезжает с ней надолго в Москву, и потому, чтобы все нужное для этого было приготовлено; сказала она также о том и gnadige Frau, у которой при таком известии заискрились слезы на глазах.

– Зачем же Сусанна Николаевна так спешит уехать отсюда?
– спросила она печальным голосом.

– Затем, - отвечала ей с лукавой улыбочкой Муза Николаевна, - что ее там один господин очень ждет.

– Господин?..
– произнесла с удивленным лицом gnadige Frau.
– Но который тоже нравится и Сусанне Николаевне?
– присовокупила она, смекнув, в чем дело.

– Нравится; кроме того, Егор Егорыч сам в своем завещании написал Сусанне, чтобы она непременно вышла за этого господина.

Лицо gnadige Frau приняло радостное выражение.

– Значит, он должен быть очень хороший человек.

– Такой же, как Егор Егорыч: умен, ученый, серьезный и вдобавок молодой.

Gnadige Frau скрестила при этом набожно руки на груди.

– Danke Dir, mein Gott, dafur! [242]– произнесла она и затем продолжала окончательно растроганным голосом: - У меня одна к вам, добрейшая Муза Николаевна, просьба: уведомляйте меня хоть коротенько обо всем, что произойдет с Сусанной Николаевной! Я считаю ее моей дочерью духовной. Когда она была замужем за Егором Егорычем, я знала, что она хоть не вполне, но была счастлива; теперь же, как я ни успокоена вашими словами...

242

Мой бог, спасибо тебе за это! (нем.).