Мастер и сыновья
Шрифт:
В первых рядах шествия раздалась революционная песня — запевал Кризас.
К вечеру вся власть в Паграмантисе перешла в руки народа. На другой день ярмарка Франциска прошла самым спокойным образом, без урядников, воров, без драк и попоек. Йонас один был вся милиция, а Девейка в честь памятных событий вручил свои посохи войту, писарю и судьям, избранным самими жителями. Кризас временно заменил изгнанного учителя.
Господи, что это такое?..
Старик, матушка, сноха — почти все одновременно просыпаются от сильного
— Кто же там?.. — тихо и тревожно, выдавая страх, спрашивает Йонас.
— Открывай! — раздается по-русски. Голос такой знакомый, что Йонас, подгоняемый инстинктом самосохранения, выставив вперед оружие, бросается в сени.
— Отец, топор! — вскрикивает он, быстро подпирая дверь плечом. Хотя никто еще и словом не обмолвился, о чем подумал при первом стуке, но все почувствовали: графчик! Эта страшная мысль взбудоражила кровь, дала отцу силы поднять тяжелый топор.
Чего надо? — кричит мастер, пугаясь собственного голоса.
Со двора не отзываются, только ломятся. Их там несколько: слышен топот ног, ругань, все по-русски. Перестали стучать, бегут в сторону. Нет, это словно кнутом щелкают, все дальше вдоль стены, дальше, хрустнула оконная рама, со звоном летят на пол стекла. Женщины с воплями и вигом мечутся, шарят руками в поисках друг дружки, бросаются в сени, хватаются за мужчин, падают на пол. Раздается плач ребенка. Сквозь шум на дворе доносится гул множества голосов и далекий крик — страшный, предостерегающий. В окошке на просунутом штыке одновременно с врывающейся струей воздуха вспыхивает отблеск зари. Невдалеке ржет лошадь.
— Открывай, сволочь! — С этими словами вылетает дверь Девейкиного дома, и стоящие за порогом мужчины, бряцая оружием, сжимаются, будто сливаясь в одно огромное существо, потом трогаются с места, заслоняя весь проем. Что-то железное со звоном ударяет по топору, мастер сразу выпускает его из рук и, столкнувшись с солдатами, пятится назад в избу.
— Беги, Йонас! — восклицает отец, меньше всего думая о себе.
— Молчи, молчи, хозяин, наведем порядок! — размахивая винтовкой, отвечает солдат, по-своему истолковав слова мастера. Но отцовский наказ был куда раньше услышан сыном: нырнув из дверей каморки, Ионас бежит к одному углу — ему преграждает путь подвижная, живая стена; он бросается в другую сторону— за ним гонятся со стороны хлева:
— Стой! Стрелять буду!
Белое пятно несется в сторону пригорка все дальше, дальше, а вдогонку катятся черные шары. Это сын мастера в одном исподнем цепляется босыми ногами за промерзший, скользкий косогор, преследуемый несколькими драгунами. Трещат выстрелы. Им отвечает громкое, злобное проклятье. Снова стреляют. И через выбитые окошки, распахнутые двери до слуха мастера долетает радостный, словно песня, голос сына, заглушаемый выстрелами.
Отстреливаясь,
Матушка лежит на полу без чувств, но солдаты мало обращают на это внимания, толкутся, переворачивают перины, матрацы, тычут штыками в бочку с капустой, копаются в печи; в белесоватом свете наступающего дня сверкают их пуговицы и оружие, вырисовываются грозные лица. Под сапогами потрескивают черепки разбитого горшка. Полно драгун в мастерской, хозяйничают они и на кухне, словно желая все уничтожить, разрушить.
— Уймитесь вы, проклятые! — дрожит голос отца. Девейка проталкивается между драгун оставив в бесчувствии старушку, и затаптывает костер, разведенный в сенях из стружек и дощечек. Пылают налитые кровью, искаженные лица чужаков, изо ртов вырывается пар, и в ту же минуту что-то острое очень больно прикасается к затылку мастера:
— Мятежник! Удрал сынок, а?!
Кажется мастеру, будто его голова отделилась от тела, он пошатывается, но Кете прикрывает свекра от новых ударов разбушевавшегося драгуна. Вырвав из рук женщины обессилевшего, обмякшего мастера, двое солдат, пьяных и веселых, волокут его куда-то, каждый тянет в свою сторону. Проводят его мимо лошадей, к седлам которых привязаны знакомые мужчины. Отовсюду доносятся плач и стоны. Чуть ли не у каждого дома сверкают в лучах восходящего солнца штыки, по большаку цокает копытами конный отряд, и отрывистые слова команды, и вещи, которые тащат из дому, и бегущая женщина, которую сшибает на землю драгунская лошадь, — все это до боли впитывается в мозг и в кровь.
Странно, мастер, который уже несколько минут глядит на взметнувшееся пламя, только теперь соображает, что там, на пригорке, стоит дом социалиста Дубинскаса. Не смолкает наведенная на горящую избу пушка, а вокруг нее суетятся солдаты. Со скрученными за спиной руками проходит мимо Кризас. Мастеру кажется, что портной, озираясь, свободно расхаживает среди солдат, по привычке одергивая одежду… Ненадолго Кризас исчезает в гуще отряда. С коня соскакивает драгунский офицер, тычет нагайкой в сторону Девейкиного дома, и в то же мгновение мастер снова видит Кризаса, таким, словно тот читает вслух стихи, — портной откинулся, выпрямился, поднял голову, ухватился рукой за лацкан. Над головой мастера поднимается ружейный приклад, и приятель исчезает.
Смерть скворушки
Падает первый мокрый снег, и хлопья лежат до обеда вперемешку с грязью. Когда снег стаивает, вылезают кочки и бурый конский навоз. Кое-где над кровлями домишек пробивается дым, белесый туман окутывает долины, скрывая голое, израненное тело земли.
На деревьях пригорка скорбно каркают вороны, утомленные, целое утро сражавшиеся с собаками из-за дохлой драгунской лошади. Стаями кружат они над падалью, пытаясь ограбить грызущихся псов.
Давно уже не видать на большаке ни подвод, ни пешеходов. В обед сухое, короткое эхо выстрела привлекает к маленьким, забитым тряпками и дощечками окошкам испуганные лица узкополосников: наводя револьвер на ворон, трусит мимо урядник на сивом коне. Псы с урчанием отступают от падали, и не скоро смолкает галдеж голодных, почуявших запах крови птиц.