Мастер-класс
Шрифт:
(Пояснение для непосвященных: в «Лебедином озере» две героини – белая лебедь Одетта и черная Одиллия, исполняется одной балериной (в антракте переодевается). По сюжету, они похожи как две капли воды, и Одиллию Злой Гений подсовывает принцу, чтобы он, увлекшись, нарушил клятву, данную Одетте. Когда принц просит руки Одиллии, в самом дальнем окне «появляется Одетта», но, поскольку прима уже на сцене, то эту пару секунд белого лебедя изображает любая танцовщица кордебалета, стоя к залу спиной. Поэтому «Одетта спиной» – это, в принципе, издевка, потому что в сопровождении королевы мы все-таки должны были двигаться в полный рост, долго и лицом к залу.)
Звоню подруге, берет тихий муж, ее не зовет, говорит, что лучше позвонить в другой раз.
– Что случилось?
– У нее послеродовая депрессия, она ни на что не реагирует.
– Да ладно, ты что?! Как такое может быть, это же не первый ребенок?
– Может. Болевой шок. Такие дела у нас…
Подругу все-таки
Действительно, она говорила ровным голосом, как сомнамбула, на вопросы как да что, как дите, отвечала монотонно «очень больно, очень больно», диалог не клеился, я старалась бодриться. Чтобы развеселить, стала рассказывать про «Лебединое». Она слушала рассеянно, в разговоре не участвуя, никак не реагируя, но вдруг цепко уточнила:
– Кого танцуешь?
– Какая ты! Сразу «кого»! Нет чтобы в принципе удивиться-усомниться?
– Я? Усомниться?! В чем?
– Что я в балете танцую.
– Верю сразу и во веки веков, от тебя что хошь можно ожидать.
– Ты так говоришь, будто это что-то неприличное!
– Ну в общем-то да… в балете… Точнее… я просто пытаюсь представить…
– Чего там представлять, – разобиделась я, – в балете же не только прыгают, там еще ходят эдак… в образе.
Но она уже начала шмыгать носом и, подхихикивая, заваливаться в смех:
– Ой, не могу-у, Матроскин в пачке, Матроскин в пачке! – откуда-то откопала мое забытое студенческое прозвище.
– Сама ты в пачке! – огрызнулась я. – Какая пачка? В длинном платье, говорю же!
– Ой, не могу-у, Матроскин в пачке! Звезда американского балета!
Подскочил ее муж, мы уже вместе смеялись, потом я добавила матушкино «Одетта спиной», и новая волна смеха опять накрыла нас. Одним словом, это был как раз тот случай, когда говорят, что искусство может поднимать на ноги и залечивать раны, так что моя балетная звезда, скакнув нелепым арабеском на небосклоне, просияла все-таки не зря.
Но вернемся опять в серые будни, ибо самая яркая часть моей балетной карьеры осталась позади.В назначенное время я подошла к директрисе, и выяснилось, что молодая училка, оказывается, все перепутала – не должна была она всему классу объявлять о спектакле, а приглашение предназначалось двум вполне конкретным приличным «бабушкам». Я расстроилась, ну да ладно, нет так нет. Директриса сделала круглые глаза:
– А ты что, хотела участвовать в спектакле?!
– Ну в общем-то да, настроилась.
– А ты когда-нибудь балетом занималась?
– Нет. Но я думала, там только пройтись туда-сюда в длинном платье, и всё. Ну вытянула бы носок и выпрямила спину.
– Там не только ходить, там надо немного потанцевать… а ну-ка сделай так. – И она показала движение.
Я сделала.
– А так?
Я повторила.
– Слушай, потрясающе, я не верю, что ты никогда не занималась.
– Правда, никогда.
– А откуда руки?
– Не знаю… Может, я же несколько лет каждый день смотрю, как вы занимаетесь, вот оно и научилось?
– Ну да! Я-то побольше твоего занимаюсь и каждый день концертмейстеров слушаю, а играть не научилась.
– Тогда не знаю… У меня мама вообще-то хореографию преподавала, может, наследственное?
– Может… Знаешь, если хочешь – приходи на репетиции. Я тебя поставлю, мы поработаем, у тебя получится. Давай попробуем?
– Давайте, спасибо, ура! Но нас двое.
– О нет, только не Люсю. Это непроходимый вариант, ее нельзя на сцену.
– Я возьму ее на себя, мы будем каждый день заниматься, она живет рядом.
– Не получится. А про музыку вообще молчу.
– Дайте нам испытательный срок!
– Нет. Я уже когда-то имела дело с подобным, я ученая, извини, но это невозможно.
– Тогда я, наверное, не могу…
– Как хочешь. Подумай и приходи на репетицию, мое предложение остается в силе.Думала я недолго, выхода не было: уже всем растрезвонили, что нас взяли обеих. Пойти одной, сказав, что взяли по блату как персонал, – Люся разобидится и начнет точить на меня зуб (хех, она и так наточила), а о том, чтобы сказать, что ее насмерть не захотели, не могло быть и речи, – это же курам на смех: «учителя балета» забраковали, а концертмейстера взяли, еще не хватало, чтобы начали злословить. Всем объяснила, что объявление дали ошибочно, «Лебединое», увы, состоится без нас, и о спектакле все забыли, включая меня (еще бы! Много воды с сентября утекло, много всего разного произошло, включая разрыв с Люсей Паровоз, которая исчезла из моей жизни, надеюсь, навсегда). Но к концу мая мне неожиданно, как и всему персоналу, прислали билеты на премьеру, и мы с дочками пошли.
Какое же это ни с чем не сравнимое чувство – видеть своих на сцене! Крупнейший зал города, роскошные костюмы, яркие декорации, гениальная музыка, свет софитов, настоящие солисты, а вся массовка – свои-родные! Узнавать их походку, движения, жесты, по спине определять напряжение или, наоборот – удачные моменты, хихиканье в паузах и торжественное счастье. Кто знает, как танцует самодеятельность, тот меня поймет! По силе отдачи и страстной
А за ней эскорт – четыре немолодых учительницы, и я вспомнила…
И так захотелось туда, к своим, в свет, в это бархатное платье, в этот праздник, где все наши, учителя и ученики!
И тут меня накрыло…
Но это уже не про балет.Балетоман
Ходили с приятельницей на премьеру, танцевала соседняя балетная школа. Сидели не рядом, поэтому в антракте встретились, поболтали о том о сем, она спрашивает, мол, а твой муж почему не пришел посмотреть или не любит?
– Не любит всей душой, – отвечаю, – согласен на что угодно, лишь бы его не заставляли ходить на балет. Нет, если дочери танцуют, то он обязательно придет, но если нет, то ни за что, я ему потом на кухне рассказываю-показываю.
Посудачили мы о постановке, о музыке, о своих делах-заботах, да и разошлись каждый по своим местам.
Антракт затягивался, на сцену вышла дама, попросила подождать, мол, меняют костюмы, просим прощения, еще немного терпения, а рядом со мной сидел дед… Милый такой, аккуратненький, весь седой, в смешных сандалиях. Все первое отделение неутомимо хлопал и громко поддерживал артистов. И в затянувшуюся паузу поворачивается ко мне и затевает беседу, мол, а у вас сегодня дите танцует, да?
– Нет, не танцует никто.
– А… Вы, наверное, тут работаете или чей-то гость?
– Да, – улыбаюсь в ответ, – гость.
Он оживляется, мол, а на кого пришли посмотреть? Кого она танцует?
– Она не танцует, она хореограф.
И у нас затевается неторопливая беседа о спектакле, о юных балеринках, он рассказывает, как девочки выросли с тех пор, когда он видел их в прошлом году, и какие успехи, и какая замечательная постановка, и какие костюмы, а как то, как это… Я слушаю в полумраке и киваю, ему, видимо, очень хочется поговорить на эту тему, мы сидим и коротаем вместе вечер.– А вы на кого пришли посмотреть? – вдруг спрашиваю я, а то невежливо получилось, он поинтересовался, а я нет. – У вас внучка на сцене? – О нет, никого нет, я сам по себе пришел. Я хожу на все спектакли местных школ, ни одного не пропускаю. Знаете, это очень интересно наблюдать, как дети растут, как совершенствуется их мастерство, приятно узнавать их, радоваться удачам. А постановки?! Как учителя из таких неловких детей лепят спектакли, как движется их мысль, какие новые находки, это же такой живой организм! И сравнивать школы тоже интересно – они разные, и растут каждая по-своему, но и очевидно общее движение. У меня, видите ли, жена преподавала в балетной студии, тоже ученики, уроки, репетиции. Она водила меня на все свои спектакли и очень любила поговорить, ну там, как получилось, как детали, истории всякие, каждый спектакль – это же, знаете, целое событие, он не заканчивается после того, как опускается занавес, потом она обычно долго мне рассказывала, как и что, а я слушал… Она умерла несколько лет назад, я с тех пор хожу на все отчетные концерты.
Я подумала – сейчас погаснут огни на сцене, он пойдет к себе домой и не ляжет спать (как можно лечь спать сразу после спектакля?), а будет мысленно или даже вслух разговаривать со своей женой – о премьере, о девочках, как они выросли… все как всегда. Только теперь его очередь рассказывать…
Школьный хор
Пошла как-то на концерт школьного хора, в котором поют мои дочери. Обычная общеобразовательная государственная школа, никакого музыкального уклона, дети ходят по желанию.
Выходит на сцену хор, человек сто тридцать, и среди них четыре мальчика-инвалида – аутизм, ДЦП, синдром Дауна. Каждого неотступно сопровождает школьный специалист-дефектолог. Эти пары аккуратно встали по краям, чтобы взрослый не мешал.
Раньше такие дети не встречались мне в общих хорах, поэтому я невольно присматривала за ними весь концерт. Они нормально отстояли получасовое выступление, не могу сказать, что пели, но активно участвовали. Во многие песни были включены шумовые эффекты – дети хлопали, топали, махали руками, и эта четверка тоже хлопала и топала, оживляясь на кульминациях. Я даже могу поручиться, что они слышали и слушали – раскачивались, кивали, и не сами по себе, а сообразно музыке. У мальчика с ДЦП в руке был большой маракас, и весь концерт он «отбивал ритм». Его ритм был сам по себе, но я смотрела за этим мальчиком – он совершенно точно хотел попасть в сильную долю, часто попадал и всегда отзывался на кульминации и спады – двигался быстрее или медленнее. В принципе, он чаще опаздывал, но совершенно очевидно – он осознанно пытался попасть. Хору его маракас не мешал: дети привыкли, да и что может сделать один маракас против ста тридцати глоток?