Мастер-класс
Шрифт:
– Не знаете? Тогда пойте, что вам нужно.
А главное, ушло напряжение, уже понимаю, что урок буксует не из-за меня, к тому же она перестала выделываться и начала нормально заниматься, хоть и с поджатыми губами.
Урок закончился, она гордо уходит, останавливаю. Выкладываю на рояль веер сборников (библиотечка тут же, около инструмента) «Royal Ballet» для всех классов и говорю:
– Следующие классы я буду играть вам по этим нотам, какие предпочитаете?
Она растерялась. Эти сборники никто не любит. Прежде всего, там дан, скажем, один пример на прыжки, а вариантов разных прыжков с разными акцентами – мильон, то есть педагогу надо подстраиваться и терпеть то, что играет пианист, а главное, на каждое упражнение дана фраза на восемь или шестнадцать тактов. А упражнение длится в среднем четыре раза по шестнадцать тактов на одну ногу, потом переворачиваемся и опять четыре раза по шестнадцать того же самого на другую, стало быть, пианист тридцать два раза играет одну и ту же фразу, импровизировать могут не все. Наконец выдает:
– Я не знаю этих нот.
Спрашиваю убегающую девочку:
– Вы какой класс?
– Четвертый.
Беру из стопки «Королевский балет. Четвертый класс» и говорю:
– Вот эти ноты рекомендованы для занятий, они подходят идеально, я буду играть строго по ним, – и выхожу из класса.
Спускаюсь вниз,
– Пожалуйста, не играйте по этим нотам, они ужасны, я их не выношу! Играйте как играли, что хотите, у вас замечательно получается. Извините, если у нас возникло некоторое непонимание, просто… ну это как притирка, надо привыкнуть друг к другу… Извините.
Осторожно вытаскивает из моих рук сборник:
– Я отнесу его обратно, хорошо?
– Хорошо.
Через пару месяцев звонят из школы, спрашивают, не поиграю ли по пятницам.
– Нет, я не играю по пятницам.
– Выручите, пожалуйста, мы пригласили мисс Беннет, а у нее условие, что она работает только с вами.И вот мы опять встретились. Я ее увидела – просияла, концертмейстер-то – это вам не Татьяна Ларина, которая «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была». Концертмейстер с годами только лучше. Ну, думаю, будет нескучно, интересно, какая она теперь?
Она, оказалось, теперь ласковая и предупредительная, хотя все равно чувствуется, как непрерывно позирует на незримую рукоплещущую публику, но градус гораздо ниже, чем в былые времена. А урок интересный, насыщенный, и на музыку она загорелась-завелась, и был хороший творческий процесс. Тогда, много лет назад, она как-то напела мне «правильное фраппе», я его запомнила и сделала отличную импровизацию, даже запись где-то есть. Записывающий спросил – кто автор? А откуда я знаю, я схватила завитушку мотива и сделала свое. Может, та сама сочинила, а может, слышала где-то.
– Не знаю, – говорю, – это моя импровизация на не-помню-чью песню.
– А название какое? Как мне это записать?
– Я называю это «Коза».
Так что где-то есть растиражированные записи урока с музыкой к фраппе «Коза» (близкие к балету люди оценят соответствие названия, характера фраппе и самого движения). Задумала ей это заиграть – интересно, узнает или нет? Но было некстати, она дала совсем другое фраппе, что тоже хорошо, – значит, не по кальке уроки лепит. Но ничего, мне с ней целый месяц работать, я обязательно вверну эту музыку, самой интересно.
Сначала ученицы набычились на незнакомую учительницу, а потом втянулись, урок прошел очень душевно. И еще одна интересная деталь:
в классе, среди одиннадцатилетних девочек, был парень, лет ему, пожалуй, шестнадцать-семнадцать. Мне кажется, я его видела пару лет назад на «балете для начинающих взрослых». Наверное, он решил заняться не раз в неделю, а более обстоятельно, и его поставили в класс по уровню, к этим девочкам.
Что поразило – он был абсолютно серьезен. Нет, это второе, а первое – он был хорош собой, с красивым юношеским торсом без изъянов, в противовес нашим субтильным мальчикам-тростиночкам, одинаковым в плечах и в бедрах. Он был абсолютно серьезен, но не как ботаник, и без отталкивающего фанатизма, придающего человеку налет неадекватности, а именно спокоен и сосредоточен, занимался тем, что старательно выполнял все, что требовал учитель, не смущаясь того, что он здесь мальчик-переросток, не стесняясь своей неумелости, не прикрываясь фиговыми листочками иронии. Он стоял «в полный рост и натуральную величину».
Он не был хорош как танцовщик, да он и не танцовщик, а так, начинающий, но природная мягкость движений, прилежность и доверчивая открытость производили достойное впечатление, а несовершенство выполнения придавало особый излом, как ломающийся голос, как неловкие резкие движения подростка, превращающегося в молодого мужчину.
Танец – это самый обнажающий вид искусства, в том смысле, что спрятать «внутреннее, яс<» очень трудно. Артист прикрыт лукавым текстом, художник – сюжетом, а танцующий – вот он, как на ладони, язык тела выдает его полностью. Уже потом, когда появляются техника и актерское мастерство, танцор сможет сыграть Наивность или Порочность, Глупость или Коварство, а в начале пути – нет. Да и в зрелом творческом возрасте всегда существует амплуа. И меня поразило, как спокойно, с чувством собственного достоинства этот парень занимался среди малолеток, как твердо шел своим намеченным путем.
Не знаю, какие виды на него у нашей арт-директора, но я на ее месте поставила бы на него какого-нибудь Нарцисса… Нарцисс бы получился изумительный, врезающийся в память, и, прежде всего, потому, что нарциссизма в парне нет вообще. Да и сам «нарциссизм» был выдуман гораздо позже, изначально Нарцисс не был влюблен в себя, он влюбился в отражение, думая, что это кто-то другой с той стороны озера смотрит на него, и, пораженный красотой незнакомого юноши, шел ему навстречу.
Так и этот парень – старательно и доверчиво делал бы поставленное для него хореографом, радостно познавая и открывая возможности своего тела, и нового амплуа, и новой неведомой грани жизни, не кокетничая со зрителем, не замечая его вообще. И не нужна была бы статистка, чтобы изображать вздыхающую в горах невидимую нимфу Эхо, потому что внутри каждого зрителя и так вздохнет украдкой невидимая нимфа Эхо.Сельские танцы
Танцевальных кружков, студий, школ и, извиняюсь за выражение, академий у нас в округе видимо-невидимо – дети за школьные годы обязательно где-нибудь попробуют потанцевать, и среди взрослых танцы – нередкое хобби: сальса, бальные, балет, фламенко, танго, танец живота, народные – варианты бесконечны. Никогда бы не подумала, что буду с удовольствием ходить вечерами на танцы, даже мысль такая в голову бы не пришла, но однажды приятель затащил, изумившись, что я никогда не танцевала. Он, пенсионер, уже много лет танцует контрданс, не пропускает ни одной недели, повез нас с подружкой. Мы по дороге с ней хихикали, мол, дожили – на сельские танцульки едем «на старости лет». Думали, глянем одним глазком, и всё. Но случилось непредвиденное: влюбились с первого взгляда, и с тех пор мы с дочерьми ездим плясать с большим удовольствием, как на праздник.
Самое удивительное – это атмосфера. Большой актовый зал, народу – битком, возраст от самых юных до глубоко седых, на сцене несколько музыкантов. Первая скрипка – фигура колоритная: худющий мужчина в черной майке и шортах. По большим праздникам надевает бабочку на голую шею, но, чтобы она не мешала играть, откидывает ее назад, на спину. Когда он заводится, то в безостановочном танце ходит ходуном, и перемешивается все – локти, плечи, острые колени. Если не хочешь танцевать – просто сиди и гляди на него, настроение «жизнь удалась» – гарантировано.
Кавалеры
Темп у танца быстрый, фигуры меняются постоянно, и поначалу только одна мысль – продержаться, а потом – полный восторг, к тому же ошибиться не страшно – тебе помогут-выведут-вынесут, дочерей, когда те не успевали на вертушках, подхватывали на руки и кружили. Втянулись мы моментально, и длинные юбки в сельский цветочек купили. Когда объявляют, что будет шотландский вечер и шотландская музыка, мужчины надевают килты, а у кого есть – полные шотландские костюмы со всеми деталями – красота! Но обычно танцуют английский и ирландский контрданс, они традиционны для этих мест. Восхищают пенсионеры – лихо отплясывают до полуночи наравне со студентами, точнее, наоборот – это студентам далеко до мастерства ветеранов, которые танцуют по тридцать – сорок лет.
Однажды был необычный вечер: всех желающих приглашали принести свои музыкальные инструменты, чтобы играть на сцене вместе с музыкантами: «Подготовка – любая, репертуар – обычный». Любая подготовка у меня как раз и есть, а с репертуаром загвоздка – никакого не знаю, но мой партнер Леонард уговорил взять с собой скрипку: «Не захочешь играть, так не будешь! А вдруг захочешь?»
Действительно, почему бы не взять? Дети тут же подскочили и завопили: «Мы тоже возьмем!» – но я возразила, что давайте сначала я на себе попробую, что это такое, а потом уже подготовимся и оторвемся в оркестре все вместе.
Сцена была заставлена стульями, людей много, мне сразу стало неловко – вообще не представляю ни что играть, ни как играть. Для них-то это «свое», играют на автомате, а мне как? Но Леонард азартно подбадривал: «Попробуй!» – ия решилась. Подвел меня к первой скрипке, тот добродушно пригласил. Я пропищала, что не знаю репертуара, он выдал мне листочек, на котором списком напечатаны названия неизвестных мне песен. Я ответила, что не поможет, все равно ни одной не знаю. Он почесал в затылке и предположил, что, возможно, кто-нибудь принесет ноты – если я знаю ноты. Ноты знаю. Леонард тут же ввернул, что я хорошо ноты знаю и могу играть еще на пианино. Скрипач лениво поднял бровь:
– Ладно, если хотите – играйте на пианино.
– А у вас что, нет пианистки?
– Есть, вон она, на синтезаторе, а вон (показывает по углам сцены) еще две пианинки, пока свободные, выбирайте любую.
– Нет-нет, спасибо, я лучше на скрипке, это не так громко, я боюсь по первости.
– Да что вы, деточка, не бойтесь, вас все равно не будет слышно.И это правда, желающих музицировать набежала тьма-тьмущая. Пожалуй, треть присутствующих рванули в оркестр, но и организовано было грамотно: у ведущих музыкантов на инструментах были прицеплены маленькие микрофоны, так что они уверенно возвышались над радостной толпой любителей.
Пристроилась я скромненько сзади в уголочек и затаилась. Начались танцы. Я сначала прислушалась-присмотрелась и потихоньку приноровилась: первый куплет сижу слушаю-запоминаю, на втором присоединяюсь, сначала осторожно, а потом вполне себе уверенно.
Народу на сцене прибывало, уже уплотнились так, что яблоку негде упасть, стояли-сидели битком – всем поиграть охота. Когда я немного освоилась, стала разглядывать оркестр – батюшки-светы, на чем только не играют! Я таких инструментов сроду не видала – какие-то навороченные народные, дудки разных мастей, волынки, ударные. Многие приносили по несколько инструментов. Духовики ладно – они на разных могут, но в углу стояла контрабасистка, играла-играла, вдруг смотрю – у нее уже скрипка в руках! Рядом со мной сидел дед с аккордеоном, потом как стал «балалайки» менять, я со счету сбилась. Скрипачей было больше всех, на глаз самоучки либо школьного уровня (а «на слух» не знаю – не слышно), но играли азартно.
Оркестранты часто менялись – поиграют-поиграют, сбегают попляшут – и назад. В середине вечера на сцену протиснулся лысый саксофонист, пристроился рядом, тоже мелодии не знал, мы с ним парой импровизировали, интересно. Он минут десять поиграл и ускакал обратно плясать.
Есть в контрдансе такая обязательная «должность» – Caller (по-русски «заводила»). Он объявляет фигуры перед каждым танцем. Народ запоминает. Нередко этот человек первая скрипка, он еще и оркестр ведет. На роль заводилы в тот вечер тоже звали желающих. Когда кто-то захотел, скрипач уступил ему свое место и пошел в середину оркестра, втиснулся, где местечко было, стоит на одной ноге, играет. А за время танца обычно исполняются несколько разных песен, одна переходит в другую. И вот играем мы что-то, первый скрипач поворачивается к одной половине сцены и, чтобы приготовились, кричит им название следующей песни: «Веселый рыбак!» Ему бодро покивали, он оборачивается к нашей половине: «Веселый рыбак!» Ему тоже ответили, но он наметанным глазом увидел, точнее, не увидел моего отклика и, не переставая играть, глядя на меня, кланяется и кричит еще раз: «Веселый рыбак!» Я ему в ответ плечами жму и улыбаюсь, мол, да мне ж все равно! Тогда он, не меняя выражения лица, так же громко, но лично мне: «Уходим в ля мажор!» – и я с хохотом киваю ему в ответ – музыкант музыканта всегда поймет – уходим так уходим, там разберемся.
За оркестрантами было очень занятно наблюдать: каблуками ритм отбивают, плечами дергают, на телефонные звонки во время танца отвечают, едят регулярно. Гвалт на сцене такой, что никакого стеснения не осталось, наяриваешь себе в свое удовольствие, временами погромче-погромче! В одну паузу затеялись скрипачи настраиваться, шумят, колки крутят, у всех все разное, вдруг один худой скрипач в очочках, перекрывая шум:
– Вот, вот, у меня чистое «ля», послушайте!
Народ тут же встрепенулся в его сторону на разные лады:
– Ты чего? Выпендриваешься, да? Зачем нам твое «ля»?
– Но у меня чистое!
– Так, да? Посмотрите на него! Чистое у него! А мы вот нарочно не подстроимся, сиди со своим «ля»!
И ржут, довольные.Потом я сбежала и успела потанцевать два танца. Среди танцующих глаз выхватил немолодую женщину в инвалидной коляске. Она успевала-поворачивалась, держала и линию, и рисунок танца, не выбиваясь. Леонард сказал, что в восторге от того, как она ловко это делает, и ужасно хотел ее пригласить.
– А почему не пригласили?
– Ха! Да у нее отбоя от партнеров нет, все танцы наперед расписаны, я поздно подошел.
Во как! А я как раз подумала, с кем же она танцует – с родственником, который ее привез или с ухаживающим санитаром? Американцы совсем другие, другой ход мысли: у меня первая реакция – пожалела, а они в восторге и стараются поддержать.