Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
И от рыка его задрожат своды храма божьего и сладко замрет сердце прихожан, особливо из купцов.
Но Репин не обомлел при виде этого монстра духовенства и православия, наоборот, все движения руки художника, все мазки его волшебной кисти, покорные гению, послушно легли на положенные места, вперед нами шедевр!
Протодиакон.
Все краски, как бы заговоренные,
Прозрение…
Так увидеть натуру живописец мог, только как бы вновь родившись. А ведь так и было.
Пропутешествовав несколько лет по Италии, Франции, налюбовавшись вволю великими творениями старых мастеров, Репин окунулся в лоно отчизны — родной Чугуев.
«Протодиакон». Язык этого полотна прост и сдержан и в то же время темпераментен и свеж. В этом «этюде», как его называли современники, как бы вновь воскрес голос высокой классики в живописи — голос обобщенный, человечный и правдивый.
Некоторые искусствоведы сравнивают язык Репина в «Протодиаконе» с языком Рембрандта или Курбе.
Не будем столь категоричны в определениях.
Ведь дело совсем не в том, на какого из великих реалистов и классиков в конечном счете похож этот холст. Дело в том, что «Протодиакон» — подлинный Репин, и этого вполне достаточно, ибо с момента написания этого полотна прошел век, и за это время имя Репина успело занять свое место в сонме великих живописцев мира.
В этом нет сомнения!
Но обратимся вновь к «Протодиакону». Его судьба сложна, как и время, в которое он родился. Передовая художественная общественность приняла портрет как победу новой школы в русской живописи.
Крамской так формулирует новую манеру Репина:
«Он точно будто вдруг осердится, распалится всей душой, схватит палитру и кисти и почнет писать по холсту, словно в ярости какой-то. Никому из нас не сделать того, что делает теперь он».
Мусоргский писал:
«Да ведь это целая огнедышащая гора! А глаза Варлаамищи так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти; какая благодатная ширь!»
Но иные думали по-иному, и картину не пустили на международную выставку: де, мол, «лучше не выносить сор из избы»…
Репин же решал всегда по-своему:
«Каждый раз с выпуском в свет новой вещи своей я слышу столько противоположных мнений, порицаний, огорчений, советов, сожалений, сравнений с прежними и всевозможных предпочтений, что если бы я имел страстное желание руководствоваться общественным мнением, или мнением какого-нибудь кружка, или еще ужё-мнением одного какого-нибудь избранного человека, то и тогда, во всех этих случаях, я был бы несчастным, забитым, не попавшим в такт провинившимся школьником (какое жалкое существование). К счастью моему, я работаю над своими вещами по непосредственному увлечению. Засевшая идея начинает одолевать меня, не давать покоя, манить и завлекать меня своими чарами, и мне тогда ни до чего, ни до кого нет дела».
«Царевна Софья»… Эта картина Репина, написанная в 1879 году, вызвала в свое время бурю споров. Ее не принял Стасов. Он обвинил художника в непонимании истории.
«Я не верю, —
Прошел век с момента написания этого холста.
Утихомирились страсти.
Царевна Софья.
Почему этот образ так магнетически притягивает к себе, заставляет нас снова и снова возвращаться к картине и пытаться разгадать тайну обаяния этого полотна?
Пожалуй, потому, что этот холст Репина необычайно тонко психологически построен.
Эта работа живописца сложна не только по сюжету, по исторической ткани, но и по пластическому, цветовому решению.
Сдержан, скуп цветовой строй картины — серебро, черное, красное и золото.
Тусклый, серебристый свет льется из зарешеченного оконца — холодный свет жестокой реальности. В неярком белесом мерцании — силуэт повешенного стрельца — символ, знак поражения, гибели дела Софьи. Этот неумолимый серебристый свет встречается на полотне (а значит, и в жизни, увиденной Репиным) с теплым золотистым светом киота, светом свечей и лампад — светом веры Софьи в старую Русь, в исконное, непреходящее. В этой встрече двух цветовых начал — ключ к раскрытию тайны очарования картины.
Неумолимый свет струится из окна.
Он покоряет, побеждает, сковывает ярость Софьи, и она не мечется, не кидается, как зверь, не кричит.
Софья нема.
Неподвижна, как статуя отчаяния.
Еле потрескивает нагар на свечах. Софья застыла в своем неизбывном страдании и гневе. Она уже бушевала, угрожала, рыдала…
Она замолчала.
Конец.
И это почувствовал Репин.
В картине тишина. Но мы явственно ощущаем размах событий, происходящих за толстыми стенами Новодевичьего монастыря.
Мы как будто слышим яростные крики взбунтовавшихся стрельцов, в ушах звенит от лязга оружия, гудения набата, зовущего к борьбе, от скрипа телег, везущих мятежников на лютую казнь.
Мы слышим Время.
Черны лики образов, золотой свет киота еле теплится, побежденный суровым светом петровского утра. Как огромная лужа крови, красный ковер на полу.
Репин этим холстом заявил о своем великом даре психолога, драматурга и режиссера, мастера «громкой тишины».
Он покажет далее в ряде картин это свое поразительное умение раскрывать перед зрителем без жестикуляции, без ложных эффектов, предельно скупо правду жизни в трагических страницах истории Руси и драматических буднях современной ему действительности.
Крамской поддержал Репина:
«Я очень был тронут Вашей картиной. После «Бурлаков» это наиболее значительное произведение.
Софья производит впечатление запертой в железную клетку тигрицы, что совершенно отвечает истории.
Браво, спасибо Вам. Выставка будет значительная. Ваша вещь, где хотите, была бы первой, а у нас и подавно. Вы хорошо утерли нос всяким паршивикам».
Репин растроган: «За Софью мою только еще пока один человек меня журил, и крепко журил, говорит, что я дурно потерял время, что это старо и что это, наконец, не мое дело, и что даже он будет жалеть, если я моей «Софьей» буду иметь успех.