Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Данте Алигьери

Шарль Леконт де Лиль

599. Смерть Вальмики

Вальмики, царь певцов, бессмертный, очень стар. Его очам предтек мир мимолетных чар, Мгновенней, чем прыжок проворной антилопы. Ему сто лет. Ему земные скучны тропы. Как, синей вечности предощущая зной, Бьет крыльями орел над темной крутизной, Так заточенный дух, томясь в оковах тлена, Стремится вырваться из призрачного плена. Вот почему Певец героев старины Зовет спокойствие и сладость тишины, Неизреченный мир, где больше нет сознанья, Предел всех помыслов, разлада и страданья, Верховный сон без грез и череды времен, Который царственным Забвеньем осенен. Дни льются, жизнь полна, увенчан подвиг трудный. До гребня он взошел на Гимават безлюдный. Кровь обнаженных стоп пятнала тяжкий путь, Вихрь ледяных ночей ему измучил грудь, Но, мыслей и лица назад не обращая, Он шаг остановил лишь у земного края. В тени смоковницы, чью зелень бережет И лето знойное, и зимних вьюг полет, Руками опершись о посох путеводный, Одеян бородой густой и благородной, Он видит, недвижим, последний раз, вдали, Потоки, и леса, и города земли, Столпы предвечных гор и гулких волн границы, Откуда взносится, весь в розах, Куст денницы. Бесстрастен, молчалив, всё это видит он. Священные лучи объемлют небосклон. От трав до синих сфер, от пропасти до тучи Трепещет, и плывет, и льется свет летучий, Целуя ласково, прозрачный, золотой, И

насекомое, и в заросли густой Задумчивых слонов, что вздрагивают вяло, Звенящих шпанских мух отмахивая жало, Раджей и париев, собак и мудрецов, И Гималайский кряж, и выводок птенцов. Смех ослепительный горит над мирозданьем. Несякнущая жизнь поит благоуханьем Неизмеримость сна, где Брама, полный сил, Себя узрел, узнал и, светлый, возлюбил. Вальмики погружен в великолепье света. Что вас развеяло, целительные лета? Виденье давних дней, откуда всходишь ты? О мощный гимн любви, добра и чистоты, Лелеющий в веках, как ветер тихокрылый, И Раму сильного, и Лилию Митхилы, Бойцов, и девушек, и мудрых, и богов, И ослепительное шествие веков, Зачем, дыханьем роз овеянный широко, Ты возникаешь вновь из дивного истока? О Рамаяна! Дух, что встарь тебя пропел, Следит твой вольный лет в безоблачный предел И, в упоении гармоний вдохновенных, Сливается, кружась, с полетом душ блаженных. Шар солнца вырос, всплыл и мирно запылал. Густой, беззвучный зной, струя за валом вал, Спадает, пламенный, и поглощает, властный, Цвета, и образы, и запахи, и страстный Порыв живого, молвь людей и дальний гул Прибоя, что дышал всё глуше и уснул. Везде всё смолкло. Мир пылает, истомленный. И вот из-под земли, сухой и раскаленной, Белесый муравей, притянутый жарой; Их сто, их тысячи и тысячи; ордой Неисчислимою, они сплошным движеньем Идут на старика, который взят виденьем И, прислонясь к стволу, окутанному мхом, Уничтожается в создании своем. Он отрешен от чувств, он отрешен от духа. Большие муравьи, влача седые брюха, Волнами близятся к замершему, киша, Спадая, шевелясь, вздымаясь и шурша, Как накипание встающей в море пены. Покрыли бедра, грудь, обволокли все члены, Кусают, гложут плоть, в глазах ища проход Туда, где черепа изогнут мощный свод, Толпами лезут в рот, разверстый и лиловый, И вот на высоте стоит костяк суровый, Над дольной мглой, как бог над ладаном жрецов, Тот, кто был некогда Вальмики, царь певцов, Чья звучная душа живит земные тени И будет вечно петь устами поколений. 1919

600. Показчики

Как изможденный зверь, в густой пыли вечерней, Который на цепи ревет в базарный час, Кто хочет, пусть несет кровь сердца напоказ По торжищам твоим, о стадо хищной черни! Чтобы зажечь на миг твой отупелый глаз, Чтоб выклянчить венок из жалких роз иль терний, Кто хочет, пусть влачит, топча, как ризу, в скверне, И стыд божественный, и золотой экстаз. В безмолвной гордости, в могиле безыменной Пускай меня навек поглотит мрак вселенной, Тебе я не продам моих блаженств и ран, Я не хочу просить твоих свистков и вздохов, Я не пойду плясать в открытый балаган Среди твоих блудниц и буйных скоморохов. 1923

601. Solvet seclum [8]

Ты смолкнешь, темный гул, о голос бытия! Кощунства, черные, как стая воронья, Стенанья ужаса, и бешенства, и мщенья, Тысячеустый вопль извечного крушенья, Мученья, злоба, скорбь, плач боли и стыда, И дух, и плоть людей умолкнут навсегда! Всё смолкнет: и цари, и боги, и народы, Пещеры каторги и храмовые своды, Всё, что живет в лесах, в горах, в воде, на льду, Летает, прыгает и ползает в аду, Всё то, что прячется, всё то, что настигает, От смятого червя, который издыхает, До молний, рыщущих в неисследимой мгле! В одно мгновение всё смолкнет на земле. И то не будет вновь, в лучах иного края, Воскресшая заря утраченного рая, Беседа тихая Адама и Лилит, Не сон божественный, который всё целит; То будет в час, когда наш шар, еще несытый, Сорвавшись со своей чудовищной орбиты, Бессмысленный, слепой, в последний раз рыча, Свой непомерный груз всё исступленней мча, Об мир какой-нибудь, огромный сгусток праха, Несчастной скорлупой ударится с размаха И, проливая в ночь из неиссчетных ран Воды и пламени кипящий океан, Своею мерзостью в пустотах безыменных Вспоит незримые зародыши вселенных. 1923

8

Разрушается век (лат.). — Ред.

602. Вилланелла

Черной ночью, в безветрие,

под Экватором

Пространство, Время и Число Упали тихо с тверди черной В морей безлунное жерло. Молчанье тьмы заволокло, Как некий саван необорный, Пространство, Время и Число. Немым обломком, тяжело, Дух погружается, покорный, В морей безлунное жерло. И с ним всё гибнет, всё ушло — Мысль, память, гений животворный, Пространство, Время и Число — В морей безлунное жерло. 1926

603. Багровое светило

В небесной бездне будет великое

багровое светило, именем Сагил.

Рабби Абен-Эзра

Над мертвой сушею громады волн безгласных, В которых вздрогнул мир и навсегда угас, Встают в безмерности, где вечен каждый час; И рдеющий Сагил, из недр ночей ужасных, Вперяет в глубину окровавленный глаз. Над беспредельностью, безмолвием объятой, Над косной пропасти глухим небытием, Мрача завесы туч и водный окоем, Сагил, угрюмый шар, пустынный соглядатай, Раскрыв кровавый глаз, вселенским грезит сном. Любви, отчаянья, слез, гнева, вдохновений, Всего, что радует, как драгоценный бред, Ни неба, ни земли, ни жизни больше нет. Над давним маревом забытых сновидений Сагила рдяный глаз льет кровянистый свет. 1939

Генрих Гейне

604. Чайльд Гарольд

Крепкий, черный, челн просторный Мрачно режет лоно вод. В нем с угрюмой, тихой думой Стража смертная плывет. Бледный ликом, в сне великом, Недвижим лежит поэт. Голубые, как живые, Смотрят очи в горний свет. Словно жалкий клич русалки, Звонко стонет глубина. Это волны, скорбью полны, Мерно плещут вкруг челна. <1931>

605. Царь Давид

Угасает мирно царь, Ибо знает: как и встарь, Самовластье на престоле Будет чернь держать в неволе. Раб, как лошадь или бык, К вечной упряжи привык, И сломает шею мигом Не смирившийся под игом. Соломону царь Давид, Умирая, говорит: «Кстати, вспомни, для начала, Иоава, генерала. Этот храбрый генерал Много лет мне докучал, Но ни разу злого гада Не пощупал я как надо. Ты, мой милый сын, умен, Веришь в бога и силен, И твое святое право Уничтожить Иоава». <1931>

Николоз

Бараташвили

606. Сумерки на Мтацминде

Моя Мтацминда, гора святая! О, как прекрасны, Как нелюдимы и полны думы твои откосы, Когда их тихо оденет небо в живые росы И дышат негой летучий ветер и вечер ясный! Какая тайна тогда объемлет и дол окрестный и небосвод! Какие дали тогда чаруют того, кто смотрит с твоих высот! Ковер долины повит цветами, как драгоценный престольный плат, И фимиамом благодаренья к тебе клубится их аромат. Я помню время, былое время, когда, унылый, Я пробирался среди утесов, над сонным лугом, И тихий вечер со мной был ласков и был мне другом, Как я, печальный, как я, безмолвный и сердцу милый. Как вся природа в минуты эти была устала и хороша! О небо, небо, твой образ вечный запечатленным хранит душа; Чуть я увижу кусок лазури, к тебе мгновенно летят мечты, Но погибают в пути воздушном, не достигая до высоты. Я забываю темницу мира, к тебе взирая. К тебе стремлюсь я из этой жизни, для сердца тесной… Расстаться с прахом, взнестись высоко, в обитель рая… Но непостижен тому, кто смертен, закон небесный. Я над стремниной стоял, задумчив, любуясь небом, там, надо мной. Был вечер мая, кругом — ущелья дышали тенью и тишиной. И лишь порою чуть слышный ветер отрадно веял в небес тиши. Вечерний воздух свое безмолвье сливал с печалью моей души. Гора живая, то в блеске смеха, то в ризе слезной, Какую радость и утешенье ты даришь взгляду! Усталым душам, в часы печали, ты шлешь отраду, Друг вековечный сердец замкнутых, немой и грозный! Всё было тихо. Сгущался сумрак. Лучи померкли и синева. Вслед за луною, томясь влюбленно, звезда спешила, лишь ей жива. Как тихо светит душа младая, молитвой жаркой утомлена, Так в темном небе туманным диском, струя сиянье, плыла луна. И этот вечер, мтацминдский вечер, был мой когда-то! О край заветный, я помню, помню, какие думы Ты мне навеял, как озарил ты мой дух угрюмый! Великим счастьем, тобою данным, душа богата. О тихий вечер, о вечер чудный, ты вечно светел в моей судьбе! Когда нет силы бороться с горем, я, беззащитный, зову к тебе, И ты спасаешь, ты шлешь надежду томленью сердца, тоске ума, Что встанет солнце, что будет утро, что озарится ночная тьма. 1937

607. Мерани

Мчит, несет меня без пути-следа мой Мерани. Вслед доносится злое карканье, окрик враний. Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям, Размечи мою думу черную всем ветрам! Рассекай вихри, разрезай волны, над горной кручей смелее лети. Скачи быстрее, чтоб легче были нетерпеливому дни пути. Не ведай страха, мой конь крылатый, презирай бури, презирай зной, Лети, не станет просить пощады самозабвенный наездник твой. Печали мало, если я брошу мою отчизну, моих друзей, Если забуду семью и кровных, и нежный голос милой моей, — Где ночь настигнет, где свет застанет — пусть там и будет родимый дом. О, лишь бы верным поведать звездам, чтo в темном сердце горит моем! Вверить сердца стон, вверить прах любви волнам шумным И крылам твоим восхитительным и безумным! Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям, Размечи мою думу черную всем ветрам! Пусть не усну я в земле отчизны среди старинных могильных плит, Пусть дорогая мои останки слезой печальной не окропит; Мне черный ворон выроет яму в краю безвестном, в пустых полях, И вихрь бездомный с плачем и воем песком засыплет мой бедный прах. Не слезы милой — дожди и росы мне в час прощальный омоют грудь, Не вздохи близких — орлиный клекот меня проводит в последний путь. Несись, Мерани, мой конь крылатый, умчимся вместе за грань судьбы! Твой всадник не был пленником рока и с ним, как прежде, жаждет борьбы! Пусть погибну я, роком проклятый, им сраженный, — Меч о меч, как враг, буду биться с ним, непреклонный. Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям, Размечи мою думу черную всем ветрам! Нет, не исчезнет душевный трепет того, кто ведал, что обречен, И в диких высях твой след, Мерани, пребудет вечно для всех времен: Твоей дорогой мой брат грядущий проскачет, смелый, быстрей меня И, поравнявшись с судьбиной черной, смеясь обгонит ее коня. Мчит, несет меня без пути-следа мой Мерани. Вслед доносится злое карканье, окрик враний. Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям, Размечи мою думу черную всем ветрам! 1937

Фридрих Шиллер

608. К Радости

Радость, чудный отблеск рая, Дочерь милая богам, Мы вступаем, неземная, Огнехмельные, в твой храм. Власть твоя связует свято Всё, что в мире врозь живет: Каждый в каждом видит брата Там, где веет твой полет. Хор Обнимитесь, миллионы! В поцелуе слейся, свет! Братья, над шатром планет Есть отец, к сынам склоненный. Кто изведал жребий ясный С другом встретиться как друг, Кто подругой горд прекрасной, Влейся весело в наш круг! Кто своей, в земных просторах, Душу назвал хоть одну! Кто не мог, — с тоской во взорах Пусть отыдет в тишину! Хор Всё, что дышит в бездне зримой, Будь союзом дружных сил! Это — путь к огням светил, Где царит Непостижимый. Радость все уста земные Из грудей Природы пьют; К ней и добрые, и злые Легким следом притекут. В ней — и гроздья, и лобзанья, Друг, в беде неколебим; Утоляет червь алканья, Бога видит херувим. Хор Вы простерлись, миллионы? Ты творца провидишь, свет? Там он, над шатром планет, Миру ставящий законы. Радость, двигатель всесущий Нескончаемых веков, Радость, маятник, ведущий Ход космических часов, Из семян, из мглы небесной Манит солнца и цветы, Мчит миры среди безвестной Звездочетам пустоты. Хор Как миры, за нею следом, Мчатся огненным дождем, Бодро, братья, в путь идем, Как герой идет к победам! В ярком зеркале познанья Нас ее улыбка ждет. Путь ее на холм венчанья Страстотерпца приведет. В лучезарных высях веры Водружая знамена, Светит в смертные пещеры В сонме ангелов она. Хор Претерпите, миллионы! Уготован лучший свет! Где-то над шатром планет Властный бог воздаст за стоны. Не нужна богам отплата; Счастлив, кто подобен им. Опечаленного брата К ликованью приобщим. Месть и ненависть отложим, Смертный недруг будь прощен, Сожаленьем не тревожим И слезой не отягчен. Хор Должникам своим забудем! Примирен да будет свет! Братья, над шатром планет Судит бог, как здесь мы судим. Брызжут радостью бокалы: В пене гроздьев золотой Черплют кротость каннибалы, Храбрость — падшие душой. Братья, встаньте, лейте брагу Круговую до краев! Выше искристую влагу: Этот ковш — отцу миров! Хор Вторя гимнам сил бесплотных, Хорам звездных голосов, Этот ковш — отцу миров Над шатром планет несчетных! Непреклонность в тяжкой муке, Помощь скорбному в нужде, Верность клятвенной поруке, Правда в дружбе и вражде, Гордость мужа перед троном И бестрепетность сердец, Смерть неправедным законам, Делу правому венец! Хор Станьте в круг кольцом железным И клянитесь, братья, в том Этим золотым вином, Судией клянитесь звездным! 1937