Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Данте Алигьери

* * * Не знаю, чтo значит такое, Что скорбью я смущен; Давно не дает покою Мне сказка старых времен. Прохладой сумерки веют, И Рейна тих простор; В вечерних лучах алеют Вершины дальних гор. Над страшной высотою Девушка дивной красы Одеждой горит золотою, Играет златом косы. Золотым убирает гребнем И песню поет она; В ее чудесном пеньи Тревога затаена. Пловца на лодочке малой Дикой тоской полонит; Забывая подводные скалы, Он только наверх глядит. Пловец и лодочка, знаю, Погибнут среди зыбей; И всякий так погибает От песен Лорелей. <1911> * * * Сырая

ночь и буря, Беззвездны небеса; Один средь шумящих деревьев, Молча, бреду сквозь леса. Светик далекий кажет В охотничий домик путь; Мне им прельщаться не надо, Ведь скучно туда заглянуть. Там бабушка в кожаном кресле, Как изваянье страшна, Слепая, сидит без движенья И слова не молвит она. Там бродит, ругаясь, рыжий Сын лесничего взад и вперед, То яростным смехом зальется, То в стену винтовку швырнет. Там плачет красавица-пряха, И лен отсырел от слез; У ног ее с урчаньем Жмется отцовский пес. <1911> * * * Играет буря танец, В нем свист и рев и вой: Эй! Прыгает кораблик! Веселый пляс ночной. Вздымает гулкое море Живые горы из вод; Здесь пропасти чернеют, Там белая башня растет. Молитвы, рвота и ругань Слышны из каюты в дверь; Мечтаю, схватившись за мачту: Попасть бы домой теперь! <1911> * * * Вечер пришел безмолвный, Над морем туманы свились, Таинственно ропщут волны, Кто-то белый тянется ввысь. Из волн встает Водяница, Садится на берег со мной; Белая грудь серебрится За ее прозрачной фатой. Стесняет объятия, душит Всё крепче, всё больней, — Ты слишком больно душишь, Краса подводных фей! «Душу тебя с силою нежной, Обнимаю сильной рукой; Этот вечер слишком свежий, Хочу согреться тобой». Лик месяца бледнеет, И пасмурны небеса; Твой сумрачный взор влажнеет, Подводных фей краса! «Всегда он влажен и мутен, Не сумрачней, не влажней: Когда я вставала из глуби, В нем застыла капля морей». Чайки стонут, море туманно, Глухо бьет прибой меж камней, — Твое сердце трепещет странно, Краса подводных фей! «Мое сердце дико и странно, Его трепет странен и дик, Я люблю тебя несказaнно, Человеческий милый лик». <1911> * * * На дальнем горизонте, Как сумеречный обман, Закатный город и башни Плывут в вечерний туман. Играет влажный ветер На серой быстрине; Траурно плещут весла Гребца на моем челне. В последний проглянуло Над морем солнце в крови, И я узнал то место — Могилу моей любви. <1911> * * * Тихая ночь, на улицах дрема, В этом доме жила моя звезда; Она ушла из этого дома, А он стоит, как стоял всегда. Там стоит человек, заломивший руки, Не сводит глаз с высоты ночной; Мне страшен лик, полный смертной муки, — Мои черты под неверной луной. Двойник! Ты, призрак! Иль не довольно Ломаться в муках тех страстей? От них давно мне было больно На этом месте столько ночей! <1911> * * * Племена уходят в могилу, Идут, проходят года, И только любовь не вырвать Из сердца никогда. Только раз бы тебя мне увидеть, Склониться к твоим ногам, Сказать тебе, умирая: Я вас люблю, madame! <1911> * * * Я в старом сказочном лесу! Как пахнет липовым цветом! Чарует месяц душу мне Каким-то странным светом. Иду, иду, — и с вышины Ко мне несется пенье. То соловей поет любовь, Поет любви мученье. Любовь, мучение любви, В той песне смех и слезы, И радость печальна, и скорбь светла, Проснулись забытые грезы. Иду,

иду, — широкий луг Открылся предо мною, И замок высится на нем Огромною стеною. Закрыты окна, и везде Могильное молчанье; Так тихо, будто вселилась смерть В заброшенное зданье. И у ворот разлегся Сфинкс, Смесь вожделенья и гнева, И тело и лапы — как у льва, Лицом и грудью — дева. Прекрасный образ! Пламенел Безумием взор бесцветный; Манил извив застывших губ Улыбкой едва заметной. Пел соловей — и у меня К борьбе не стало силы, — И я безвозвратно погиб в тот миг, Целуя образ милый. Холодный мрамор стал живым, Проникся стоном камень — Он с жадной алчностью впивал Моих лобзаний пламень. Он чуть не выпил душу мне, — Насытясь до предела, Меня он обнял, и когти льва Вонзились в бедное тело. Блаженная пытка и сладкая боль! Та боль, как та страсть, беспредельна! Пока в поцелуях блаженствует рот, Те когти изранят смертельно. Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс! Любовь! О любовь! За что ты Мешаешь с пыткой огневой Всегда твои щедроты? О, разреши, прекрасный Сфинкс, Мне тайну загадки этой! Я думал много тысяч лет И не нашел ответа». 1920

Анджело Полициано

583. Эпитафия фра Филиппо Липпи [7]

Здесь я покоюсь, Филипп, живописец навеки бессмертный. Дивная прелесть моей кисти — у всех на устах. Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски, Набожных души умел голосом бога смутить. Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья, Принуждена меня звать мастером равным себе. В мраморном этом гробу меня успокоил Лаврентий Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь. 1914

7

Эпитафия сочинена Полицианом и вырезана на могильной плите художника в Сполетском соборе по повелению Лаврентия Великолепного.

Аветик Исаакян

584.

Схороните, когда я умру, На уступе горы Алагяза, Чтобы ветер с вершин Манташа Налетал, надо мною дыша. Чтобы возле могилы моей Колыхались пшеничные нивы, Чтобы плакали нежно над ней Распустившие волосы ивы. 1915

585.

Во долине, в долине Салнo боевой, Ранен в грудь, умирает гайдук. Рана — розы раскрытой цветок огневой, Ствол ружья выпадает из рук. Запевает кузнечик в кровавых полях, И, в объятьях предсмертного сна, Видит павший гайдук, видит в сонных мечтах, Что свободна родная страна… Снится нива — колосья под ветром звенят, Снится — звякая, блещет коса, Мирно девушки сено гребут — и звучат, Всё о нем их звенят голоса… Над долиной Салнo туча хмуро встает, И слезами увлажился дол. И сраженному черные очи клюет Опустившийся в поле орел… 1915

586.

Словно молньи луч, словно гром из туч, Омрачен душой, я на бой пошел. Словно стая туч над зубцами круч, Милый друг сестра, брат твой в бой пошел. А утихнет бой — не ищи меня В удалой толпе боевых друзей, Ты ищи, сестра, воронa коня, Он копытом бьет в тишине полей. Не ищи, душа, не ищи дружка На хмельном пиру, средь товарищей. Взвоет горный ветр, кинет горсть песка В твоего дружка на пожарище. И чужая мать, неродная мать Будет слезы лить над могилою, Не моя сестра — горевать, рыдать, Рассыпать цветы над могилою… 1915

587.

Быстролетный и черный орел С неба пал, мою грудь расклевал, Сердце клювом схватил и возвел На вершины торжественных скал. Взмыл сурово над кручами гор, Бросил сердце в лазоревый блеск, И вокруг меня слышен с тех пор Орлих крыл несмолкаемый плеск. 1915

588.

Да, я знаю всегда — есть чужая страна, Есть душа в той далекой стране, И грустна, и, как я, одинока она, И сгорает, и рвется ко мне. Даже кажется мне, что к далекой руке Я прильнул поцелуем святым, Что рукой провожу в неисходной тоске По ее волосам золотым… 1915