Мастерская чудес

Тонг Куонг Валери

— А ты на сайте мозгов-точка-нет себе хахаля поищи! — брякнул, чтоб поддеть.

— И найду, спасибо, что подсказал, по-любому лучше тебя будет! — отрезала мадам.

Она работала продавщицей в магазине одежды больших размеров. Я хоть и здоровенный, однако познакомились мы с ней не в примерочной кабинке.

Был тогда в увольнительной, зашел в бар на ночь глядя, а там эта телка с подружками тусит. Крашеные блондинистые кудряшки, светлые глазюки густо черным подведены — вампирский взгляд. Тонкая, опасная, точно лезвие. Пошла она, пошатываясь, к стойке — набралась изрядно, — ножки-соломинки подломились, и плюхнулась красотка прямо ко мне на колени.

А дальше,

ну как бы сказать попроще? Все нутро во мне перевернулось. Сидит она, легонькая, будто кузнечик, лодыжки узкие, на вид девчонка совсем. Одной рукой кудряшку крутит, другой за шею меня обняла. Я и сомлел. «Вот она, — думаю, — Девушка моей мечты». Козлина я последний!

— Прости, боец, — лепечет. — Я не хотела. А ты такой интересный!

Глянула прямо в глаза, так и прожгла. Зрачки — черные дыры. Ей двадцать шесть сровнялось, но я б ей не дал и шестнадцати, ладно, двадцати куда ни шло, личико у ней было помятое, бухая ведь. Гладит меня по груди, а я думаю: «Откуда девка знает, что я военный? Плечи широкие? Гимнастерка?» Мне б сообразить, что сучка на войне повернута.

— Охотно прощаю, красавица, — говорю. — Сиди на здоровье.

До Наттали — принцесса в своем имени так на «т» налегала, будто буквы две, а не одна, — у меня было много баб. Всех цветов, всех видов и мастей. Пока в армию не попал, больше недели ни с кем не встречался. А в армии мне и часа хватало. Наверное, сотню трахнул, не меньше, но ни разу не ползли у меня мурашки по всему телу, как при первом ее касании.

Пивасик отставил, поднял ее бережно на руки и понес. Боялся, что разобью, будто она стеклянная. Подружки за мной семенили, хихикали: «Прям жених невесту тащит». Тушь у ней потекла, помада размазалась. Натали поцеловала меня прямо в губы. Ну и пошло-поехало. На ночь остался, да так и не расставался с ней до конца увольнительной. Она мне сама прошептала: «Любимый, перебирайся ко мне насовсем».

Я ей честно сказал: «Зачем тебе с таким связываться? Меня ж угонят далеко, нескоро вернусь. Придется тебе одной сидеть, ждать да терпеть. Хорошего мало». А она мне: «Знаю, но мне плевать!» Такая храбрая! Ресницами захлопала, целует-милует. «Мне все равно. Слышишь, как сердце бьется? Я буду с тобой везде и всегда». Я и поверил, рассиропился, увяз по самые уши. В сети попал.

На самом-то деле на моем месте мог быть любой другой, кто угодно, лишь бы военный. Она в вояках души не чаяла, только о них и мечтала, ими одними жила. Ее прямо в дрожь бросало при виде формы. То есть ей, конечно, нравились мои мускулы, татуировки. Она смеялась, когда я поднимал ее как пушинку. Но больше всего Натали заводил запах крови, она обожала игру со смертью, грохот артиллерии, взрывы, крики. Когда я возвращался из очередной командировки, она долго-долго с упоением обнюхивала меня, руки, ворот, все швы камуфляжа. Наслаждалась, представляя жестокую бойню. Даже песок пустыни с моих ботинок был ей дорог. Она с гордостью говорила подругам: «Мой парень — настоящий мужчина, сильный, выносливый. Он служит родине, спасает нас от врагов».

Признаюсь без стыда: мне было приятно, что Натали меня ценит. Всякий раз приходила встречать меня на вокзал при полном параде. Завивка только из парикмахерской, глазки подведены, губки-бровки нарисованы. Обнимет меня, поцелует, а сама оглядывается: «Видишь? Все нам завидуют. Мы тут самая красивая пара».

Я верил, что она меня любит. Похоже, и она верила. Пару месяцев. Может, год. Разминала мне плечи, ласково стирала пот со лба, называла своим суженым, женихом. Я пытался ей втолковать, что война — дело грязное, подлое. Мне в ту пору уже многое не нравилось. Ненавижу штабных крыс, что хлопочут только о чинах и висюльках. Готов порвать уродов, которые запросто

пошлют тебя на противопехотные мины, потому что кто-то координаты перепутал или просто ступил. Однако Натали слышать ничего не хотела, затыкала меня, не успевал я и рта открыть. «Что с тобой? Перестань, такие мысли до добра не доведут!»

У нее все просто: добрые и злые, наши и чужие, сильные и слабые. Либо черное, либо белое. Других цветов нет. Никакого, сука, компромисса. Никаких сомнений.

После очередного рейда я не выдержал. Передать нельзя, что мы там творили. Такого наворотили… Как последние подонки. Эти сволочи сперва приказывают никого не щадить, а потом говорят: «Забудьте!» Будто человека можно переключить как робота.

Никакой долг, никакой патриотизм, никакой антитерроризм не может оправдать подобной херни. Я на это не подписывался! Само собой, мой рапорт никому не понравился. Ни верхним, ни нижним, ни дальним, ни ближним. Рыльца у всех в пушку, правда глаза режет. Начали под меня копать. Сплошные замечания, взыскания, придирки, наряды и «губа». Мол, заткни свою пасть. Я только и делал, что сортиры драил. Понял: мне не жить. Либо загнобят в казарме, либо под пулю подставят… Ну и слинял по-тихому. Подавитесь своей присягой. Засуньте дисциплину, субординацию и национальную гордость себе в задницу.

Натали сразу почуяла неладное. Еще на платформе сдвинула брови, нахмурилась. Я усадил ее на скамейку.

— Послушай, лапочка. Мне нужно сказать тебе одну вещь. Забирай мою форму и делай с ней что хочешь. Хоть на тряпки порви, хоть выброси к черту. С меня довольно! Я ухожу и посылаю армейских засранцев куда подальше.

Помрачнела, долго молчала. Ручки задрожали, губки скривились. Наконец топнула ножкой и проговорила испуганно:

— Нет-нет, так нельзя, ты не должен. Дезертирство — преступление, которое карается по закону. Тебя поймают, осудят, посадят в тюрьму. А как же я, ты обо мне подумал?

— Военная полиция, суды, бумажные разборки — это все сказки для маленьких. Армия не станет разоряться ради одной паршивой овцы, там и без того говна навалом. Никто меня не будет ловить и судить. Пришлют пару повесток с угрозами и пойдут себе лесом!

Я взял ее за руку, мы пошли к ней домой. За всю дорогу она не проронила ни слова, упорно глядела в землю. Чужая, холодная. Всю душу мне вынула, никаких оправданий не слушала. Хоть я и распинался:

— Лапочка, не я преступник, а уроды, которые нас туда отправляют.

Понадеялся, что со временем Натали все поймет. Мой друг, моя жена, вторая половина. Но она даже не пыталась встать на мое место.

Заладила:

— Как ты мог? Мне стыдно за тебя. Ты меня опозорил. Ты меня разочаровал.

Ночью в постели, когда я захотел ее приласкать, раздраженно сбросила мою руку и отвернулась к стене. Зашептала опять:

— Как ты мог? Нет, как ты мог?

Достала меня эта песня. Я в ярости схватил Натали за плечи и принялся трясти. В конце концов, что для нее важней: муж или мнение каких-то имбецилов?!

— Ну чем я тебе не угодил? Чего ты стыдишься? Того, что я ни под кого не прогибаюсь, не умею молчать, не терплю их подлостей? Запомни раз и навсегда, Наттали с двумя «т»! Кровь проливать — это тебе не ногти красить. Я не манекен, чтоб форму носить и берет нахлобучивать. Не желаю ни убивать, ни умирать. Я жить хочу, жить с тобой, дура ты моя ненаглядная!

Должно быть, я помял ее, сделал больно. Она так странно взглянула на меня и заплакала. Все, конец! С этой минуты я потерял ее навсегда. Но не понял, баран, что натворил. Решил, что достучался до Натали, добился ответа, чувства. Мол, лед тронулся. Ничего подобного! Она так меня и не простила. Я принялся гладить ее по голове: