Мать-Россия! Прости меня, грешного!
Шрифт:
Борис смотрит на целителя,— тот сидит рядом с Наташей и беспечно болтает то с ней, то с отцом её, сидящим от него по другую руку. И Качан долго думает: зачем он здесь, как смеет так просто и беззаботно болтать с Наташей?
Целитель изящно, красиво одет, на нём дорогая тройка, новенькая рубашка, яркий галстук. Свет люстры золотит волнистую седую шевелюру, сверкает искрами в тёмных молодых глазах. Молодых?.. Ему, наверное, за пятьдесят. Но почему он так нелепо хорош и весел? Почему?.. Наконец, почему он, а не я сижу рядом с нею и не наклоняюсь так близко к её волосам, щеке, не болтаю с ней о пустяках?
Вопросы,
Много было в тот вечер речей, много смеха, неподдельного, почти детского веселья. Наталья разливала из самовара чай, угощала сливками, мёдом, соками и вареньем. Сиротливо стояла посреди стола бутылка коньяка. Директор раскрыть её не решился, а его товарищи сделать этого не посмели. Вначале она сильно занимала воображение Качана,— и, наверное, отец Наташин вожделенно ждал счастливого момента, но затем и они о бутылке забыли.
Расставались за полночь, и всем было хорошо — веселью, шуткам не было конца.
Дома, не раздеваясь и не включая свет, Борис прилёг на диван и стал вслушиваться во внутреннюю, многообразную и таинственную жизнь своего организма. «Здоровье, теперь как никогда мне нужно здоровье». Обратил внимание на лёгкое, ясное течение мысли. В голове всё было светло, воздушно, и думы бежали резво, как будто на крыльях, и их подгонял тёплый свежий ветерок. Давно не ощущал такого состояния. Что сделалось со мной? Любовь! Она и голову очищает. Как странно и как славно сознавать это. Вспомнил: он во весь вечер не выпил и одной рюмки спиртного и не выкурил папиросы. Был в гостях и — не пил, не курил. И будто бы даже ел мало.
Вспомнились ему записки о Мальцеве. Вот человек! Мало ест и много работает. Он и тогда, прочитав записки, подумал: ...мало ест и много работает. И тут, у Натальи за столом, собрались люди: мало едят и не пьют совсем. Казалось бы наоборот, сельская жизнь располагает к обильной еде и спиртным возлияниям.
Образ Мальцева тогда не вызвал в его душе горячего порыва. Слишком далеко от него всё это. Мальцев, конечно, человек уникальный, но не такого типа личность годится ему в образцы.
Вернул Морозову записки — ничего не сказал, но теперь они ему припомнились.
Мальцевское самоотвержение, суровая простота и яростное трудолюбие тревожили его совесть, вставали перед ним живым укором.
Он постарался забыть о прочитанном. Теперь же, подумав обо всём этом, почувствовал, как внутри у него всё засосало, заныло, будто бы включился насос и все внутренности стал вытягивать. Борис взял со стола пачку сигарет и закурил. Первые затяжки делал часто, дым вдыхал глубоко. Наголодался. И тут же в голове услышал знакомый шум, лёгкое, привычное головокружение. Приятная истома разлилась по телу. И будто бы ток крови усилился, и сердце заработало резвее.
Не выпил. Был в гостях и не выпил глотка вина. Да скажи я приятелям — не поверят,— усмехнулся Борис.
Хотел припомнить вечер без вина, просто вечер, рабочий, будничный — и то находился случай пропустить рюмку-другую. Не вечером, так днем — на работе глотнуть спирта — благо его много в лаборатории,— кто-то принесет бутылку вина, а то обедать пойдут в ресторан. Пожалуй, пять
Негромко, неуверенно раздавалась в его сознании критика в адрес соседки; он скорее восхищался ею, изумлялся трезвости суждений, глубине и мудрости взгляда на жизнь. Странное, редко встречающееся совпадение: красота и ум. Но всё-таки... Всё-таки, она не права, иначе, если принять на веру её точку зрения, то и он, и многие его товарищи, коллеги,— они тоже всегда пьяны.
И что же?.. Что они собой представляют? — невольно он становился на её позиции. Они во время работы болтают о пустяках, часто выходят, толкутся в коридорах, в местах курения. Бездельники! Живые трупы! Ведь если по совести...— что они за работники? Кто из них трудится честно, изо дня в день — долгие годы, как Мальцев? Кто борется, создает новое! И я с ними. Некогда кипели в груди страсти, мечтал удивить, поразить, создать новые машины, стать доктором, член-корром... Огонь потух, порывы смолкли. Тлею и плыву по течению. А теперь и вовсе,— тупик, упёрся в стену.
Алкоголь разрушает мозг, ассоциативный центр.
Вскочил, словно его ужалила змея.
Лицо пылает от прилива крови, сердце бьётся упруго и часто,— лоб, шея покрылись потом.
Страшно, жутко сознавать: задет мозг, начала разрушаться высшая, нужная для творчества сфера. Да неужели?..
Подошёл к окну, толкнул створки. Струя прохладного воздуха хлынула из леса, пахнула смоляным духом сосны, хвои, донесла кисло-сладкую пряность созревающих яблок. И мёда. Терпкий, душистый, медовый настой шёл со стороны Наташиной пасеки. И, чудилось, ульи чуть слышно гудели в ночи.
Ночь жила. Ночь полна запахов и звуков,— торжество жизни в полуночной мгле проявлялось ещё гуще и полнее.
Звёздную синь отражали чёрные квадраты окон Наташиного дома. Над коньком крыши струилось слабое свечение — и, чудилось, звенит над усадьбой воздух, шепчутся листья яблонь, вишни, стрелочки-листочки облепихи, незримо носятся взад-вперёд мириады крылатых тварей.
Разделся Борис, лёг в постель, но сон к нему так и не шёл. И о чём бы он ни думал, какие бы картины ни всплывали перед глазами, он видел её образ, слышал её голос. И мысль о необратимости свершённой над ним порчи, зароненная Наташей, быстро отлетела, и вновь ему являлись мечты и надежды радужные, зовущие вперёд, к жизни новой и прекрасной. И хотя он не представлял, как она переменится, его жизнь, но что перемены наступят — в этом он был уверен, к ним он теперь устремился всем сердцем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Постепенно подкрался, заголубел в окнах рассвет. Скрипнула дверь Натальиной веранды,— Борис сбросил одеяло, подскочил к окну. И охнул: Наташа в спортивной походной одежде вышла на крыльцо и сделала несколько приседаний, выпадов влево, вправо.
Борис набросил халат, негромко позвал:
— Наташа!
Вскинула голову, подняла руку:
— Здравствуйте, доброе утро.
— Вы куда собрались?