Мать-Россия! Прости меня, грешного!
Шрифт:
— В самом деле! — повернулся от камина Курнавин.— Что, если бы вас назвали волшебником, магом, сверхчеловеком — ну, разве бы вы тут не услышали насмешку, иронию людей недобрых? Экстрасенс! — да и кто может объяснить значение этого мудреного, нерусского, но ставшего в последнее время модным слова? В нём выразилась тоска по чуду, по необыкновенному, неземному. Человеку во все времена была свойственна тяга к мистическим тайнам — сверхреальному, запредельному. Фантазия бежит впереди ощущений, иногда забегает далеко, слишком далеко, и тогда разгорячённые умы нашёптывают нам сказки о летающих тарелках, о живущем в глубинах озера чудовище Нэсси, о людях, способных взглядом передвигать тарелки, гнуть гвозди, вызывать тень Суворова —
Страстно и горячо прочитав свою лекцию, Курнавин вновь водворился в кресле хозяина. И пытливо смотрел на собеседников, но взглядами они не встречались. Молодые люди склонили головы, думали каждый о своём. В восторге от Курнавина была Наташа, и она всё больше укреплялась во мнении о необыкновенности этого человека. Вот и сейчас он хотя и пытается развеять в них веру в чудесное, но достигает обратного. «Это он умышленно отводит от себя поклонение»,— думала Наталья.
Несколько в ином русле текли размышления Качана: он хотя и зауважал Курнавина, но не всё в чистом виде принимал на веру. Странный он человек, забавный! Его всё время заносит, шибает в сторону.
Борис с тайным сочувствием, с сознанием своего превосходства сожалел о детской доверчивости Натальи. Впрочем, сознание это доставляло ему более радости, чем огорчений.
Наташа недолго побыла с мужчинами; извинилась, сказав, что у неё дела, и ушла. Наступила неловкая пауза,— по крайней мере, для Бориса. Он сучил взором по углам комнаты, боясь встретиться взглядом с Курнавиным, а тот смотрел на своего пациента в упор и неотрывно. И молчал,— видимо, умышленно, нагоняя ещё больше смущения на Бориса. Наконец, молчание становилось тягостным, и Качан решил его нарушить.
— Странно, я ничего не ел со вчерашнего утра и будто бы не испытываю голода.
— Естественно. Ваш организм борется, он хочет преодолеть основное препятствие.
— Не понимаю вас. Какое препятствие?
— Ваш вес, ваша комплекция — вот основное препятствие.
— И что же вы мне прикажете? Не есть, что ли?
— Да, не есть. И не пить, то есть не употреблять спиртное. И не курить.
— Может, и не дышать? — Борис иронически улыбнулся.
На лице невольно изобразилась мина: «И этот... с теми же советами, как мой друг Морозов».
Николай Семёнович прочитал его мысли. Сказал:
— Вы сейчас подумали: «... и этот, как мой друг доктор Морозов, советует не есть, не пить, не курить». Так вы подумали?
— Так. Угадали.
— Да, для таких советов немного нужно ума. Но чтобы вернуть вас к полноценной жизни именно эти советы
— Приступ был так опасен? — спросил Борис, бледнея.
— Вы были на той самой грани, которая отделяет жизнь от смерти. Сосуды, питающие сердце, сжались до предела; наступило кислородное голодание. Ещё минута — и сосуды начали бы рваться; вас бы ударил глубокий, широко растекающийся инфаркт. А всё потому, что советы врачей вам кажутся глупыми и банальными,— ваш ум сызмальства подточен ядом высокомерия. Табачный дым и спиртные возлияния довершили дело. Воздействуя на высший ассоциативный отдел мозга, они ослабили вашу способность к синтезу, обобщениям. Это путь к творческой импотенции,— более того, ведя беспорядочный образ жизни, вы скоро станете импотентом физическим.
— Говорите так, будто заколачиваете крышку гроба.
— Что делать? У нас нет времени для церемоний. Вы — больной, к тому же, почти безнадёжный! На ваше спасение мною затрачена большая энергия. Я подарил вам жизнь во второй раз, имею некоторые права. Наконец, мы оба находимся в таких обстоятельствах, которые побуждают к скорым действиям. У меня нет времени, а вас, кроме меня, никто не вытащит. Слушайте, если ещё в вас осталась капля разума и если вы хотите жить. Не то, так прощайте, я могу и удалиться.
И уже тише, как бы про себя, добавил:
— Общение с Наташей мне доставляет куда больше удовольствия, чем с вами.
И эти последние слова окончательно сломили Качана; они обожгли его, помутили разум. Никогда Борис не чувствовал себя таким беспомощным и слабым; он был раздавлен, разрушен — полусидел в углу дивана и, запрокинув голову, бездумно смотрел в потолок.
Возражать не было сил, да и разум ему диктовал: Курнавин прав, он как психолог знает, что надо говорить и как поступать. Ему надо ввериться. Другого выбора нет.
— Вы жили без борьбы, вам всё подавали на блюдечке,— продолжал Николай Семёнович.— И тело ваше, и душа ослабели; мышцы одрябли, воля умерла. Вы летите в колодец. Да, молодой человек,— в колодец.
«Каркает, как ворона»,— внутренне бунтовал обиженный, оскорблённый Качан. Однако возражать не смел. В глубине души, каким-то внутренним, тайным разумом улавливал правоту в словах Курнавина; ко всему прочему, прибавлялась, распаляя любопытство, мысль: «Он — старик, неужели Наташа?.. Возможна ли между ними любовь?»
— Ты полагаешь,— Курнавин перешёл на ты,— что жизнь твоя, и здоровье принадлежат тебе, а остальным до тебя дела нет. Тебя учили в школе, над тобой бились в институте, тебя за уши тянули в аспирантуре...— ну-ка, посчитай, сколько ухлопали на тебя народ и государство?..
— Голая риторика!.. Устали от неё. Увольте.
— Давайте честно, положа руку на сердце. Что даёт вам право так высоко задирать нос? Открытия? — вы их не совершили, изобретения — они все в проекте; может быть, вы чего-нибудь производите и люди пользуются плодами вашего труда?.. Ничего решительно!.. Вы со дня своего рождения не произвели и одной вещи, которая служила бы людям. Вы пока живёте в долг,— да, представьте себе — всё берёте у людей взаймы и обязаны жить ещё и потому, чтобы расплатиться с государством.
— А это уж слишком. Вы много себе позволяете.
— Чего же это я говорю вам лишнего? Правду вам говорю — и более ничего. И если бы все вот так же, как я,— с самого детства, сызмальства вам говорили правду,— пожалуй, вы бы не оказались, как теперь, на краю пропасти.
— Так уж и пропасть?
— Да, пропасть или тупик. Физический и духовный — нравственный, моральный. Вы до сих пор только и делали в своей жизни, что обещали. Кормили всех посулами и под эти посулы получали жирную зарплату. Более того, со своей фанаберией, непомерным тщеславием и алчностью вы наделали государству много вреда. Заклевали, охаяли два прекрасных изобретения: одно посылалось вам на отзыв с Урала, другое — из Сибири.