Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти

Рейнгольд Джозеф С.

В своей более поздней работе (258) Ferenczi заявляет, что недостаточное исследование эндогенного фактора ведет к необдуманному объяснению этого явления в терминах, относящихся к «предрасположенности» и «конституции». Доверие к аналитику, говорит он, помогает создать контраст между настоящим и невыносимо мучительным прошлым, контраст, необходимый для того, чтобы субъект мог пережить свое прошлое не как оживающее, а как объективное воспоминание. Без материнского дружелюбия со стороны терапевта пациент чувствует себя одиноким и покинутым в своей самой большой проблеме – то есть, в той же самой невыносимой ситуации, которая однажды уже вызвала у него душевное потрясение и в конечном итоге привела к болезни. Даже дети из очень уважаемых, искренне пуританских семей становятся жертвами жестокости или сексуального насилия гораздо чаще, чем мы осмеливаемся предположить. Эти дети, подвергшиеся насилию, чувствуют себя беспомощными физически и морально. Их личности еще не достаточно консолидировались, чтобы быть способными на протест, за исключением, разве только мысленного, потому что непреодолимая сила и власть взрослого человека заставляет их онеметь и может лишить способности чувствовать. Та же самая тревога, тем не менее, вынуждает их автоматически подчиняться

воле агрессора, предугадывать его желания и удовлетворять их. Когда ребенок приходит в себя после полового акта, он чувствует сильное замешательство, раздвоенность, – он ощущает себя невинным и греховным одновременно – и теряет уверенность в своих чувствах. Нередко после подобного пришествия соблазнитель становится чересчур морализирующим или религиозным и пытается спасти душу ребенка суровостью. Ребенок, с которым плохо обошлись, превращается в автомат или становится дерзким, не зная причины этого. Его сексуальная жизнь остается неразвитой или принимает извращенные формы.

На тему родительской жестокости и сексуального насилия также бескомпромиссно писали Johnson и ее коллеги. Она (259) утверждает, что борьба за выживание и потребность в установлении безопасных взаимоотношений с человеком, удовлетворяющим насущные потребности младенца, которые он сам, в силу своей зависимости, удовлетворить не может, лежат в основе развития личности. Младенец принимает образ матери полностью, включая интуитивно ощущаемую материнскую враждебность, которая интегрируется в структуру растущего эго. Подавление – это механизм приспособления, который имеет ценность для организма, это ответная реакция на патологические изменения и защита от них. Эти изменения в значительной степени могут быть внешними по своему происхождению – то есть, зависящими от перемен в родительских установках, что мешает эго выполнять свою задачу. Подавление также активизируется благодаря окружающей обстановке, а не только вследствие интрапсихического конфликта. У детей, демонстрирующих мазохистическое поведение, обычно бывают родители, которые их не любят; они идут на жертвы для того, чтобы продолжать получать пищу и защиту. Таким же образом возникает враждебная агрессивность.

Bromberg (226) приводит описание процесса возникновения мазохистического характера более детально. Он говорит, что мазохизм поощряется матерями, в чей душе ребенок идентифицируется с родителем, по отношению к которому испытывалась враждебность. Этих матерей характеризует высокий уровень нарциссизма, сильное несоответствие между их идеалом эго и поведением и слабо развитое чувство вины. Они преподносят себя как жертвующих собой, заботливых и добрых, но под их претензиями кроется враждебная установка. Они пропагандируют и навязывают подавление сексуальных импульсов, но ведут себя сексуально вызывающе по отношению к ребенку. Даже если они и обнаруживают у себя какой – либо порок, у них появляется не настоящее чувство вины, а страх перед тем, что могут подумать другие. Ребенок испытывает на себе их жажду контролировать его. Так как отвергающие и враждебные установки очевидны, ребенок начинает чувствовать, что он живет во враждебном мире. Устремления его инстинктов интенсивно стимулируются, но их выражение запрещено. Он вынужден осуществлять контроль над своими импульсами задолго до того, как приобретет способность к этому. Неизбежная неудача ведет к наказанию и потере чувства собственного достоинства. Развитие эго затрудняется, у эго появляется тенденция к тому, чтобы остаться слабым, пугливым и покорным. Ребенок приходит к убеждению, что наиболее приемлемым поведением для него будет то, которое заканчивается неудачей и страданиями. Так как страдание благодаря его матери ассоциируется у него с концепцией любви, ребенок со временем начинает воспринимать его как любовь. Как только мазохистическое эго установилось, оно начинает движение по порочному кругу других проявлений этого характера, которые становятся насколько же понятными, насколько и неизбежными.

Даже ту ситуацию, которую описывает Bromberg, следует признать менее травмирующей, чем ту, в которой живут многие дети трущоб. Malone (260) говорит, что значение внешней угрозы, которой они подвержены, как причины их ущербного и искаженного развития характера, а также затруднений в процессе обучения, в основном недооценивается. Беспорядочность и смятение, царящие дома, где нормой являются непредсказуемые вспышки гнева со стороны родителей, жестокость и ненадежность, а также необходимость выполнять тяжелую домашнюю работу, принимать решения за родителей и устанавливать собственные ограничения, рано заставляют этих детей быть всегда настороже в ожидании угрозы и служат причиной того, что все их действия направлены прежде всего на выживание. Их матери ненадежны, как физически, так и эмоционально. Домашнее окружение, по выражению Malone, можно одновременно сравнить и с пустыней, и с джунглями. Пустыня олицетворяет собой эмоциональные и социальные депривации, а джунгли – реальные опасности насилия, ухода из семьи, бездомности и действий полиции. По наблюдениям, сделанным в терапевтическом детском саду, такие дети демонстрируют высокий уровень тревоги и сильную настороженность по отношению к визуальным и слуховым стимулам; они постоянное ожидают какого-либо несчастья и всегда настороже, чтобы защитить себя.

Незначительные инциденты, вроде пролитого сока или опрокинутого предмета, вызывают у них реакцию сильной тревоги и вины. Они проявляют недоверие и нетерпимость к близости другого человека. Эти дети часто отказываются от своего детства. Их преждевременная способность справляться с жизненными ситуациями препятствует развитию подлинной независимости, а их оборонительная позиция позволяет устанавливать только неглубокие взаимоотношения. Эта «взрослость» также защищает их от возможных психотических реакций на переживаемую травму. Образовательный процесс у этих детей крайне затруднен, так как боязнь отделения вкупе с суровыми и бессистемными наказаниями, раннее приобретение сексуального опыта, наблюдение за жестокостью и предъявляемые дома требования взрослого поведения вызывают у такого ребенка настолько сильные страхи, что он с трудом воспринимает внешние стимулы.

Даже в отсутствии явно выраженного враждебного желания матери смерти своему ребенку может вынудить его к самоуничтожению. В некоторых случаях оно может считаться причиной психической смерти или смерти без достаточной объективной причины. Mathis (261) рассказывает о смертельном

случае, который, по его мнению, был результатом материнского «колдовского» внушения. Пациент, 53-летний мужчина, всегда был зависимым от своей требовательной и пренебрежительно относящейся к нему матери. Он воспринимал ее как непогрешимую. Два его брака очень быстро закончились разводом, как его мать и предсказывала. В связи с проявлением некоторой независимости с его стороны и последующим ее предупреждением, что «с тобой произойдет что-то ужасное», у пациента развилась бронхиальная астма. Ранее респираторные заболевания у него не наблюдались. Его состояние ухудшалось в доме матери, где она постоянно напоминала ему, что что-то непременно «поразит» его. Из-за того, что у него развилась сильная депрессия, его подвергли психиатрическому лечению. Тем не менее, в день своей смерти он был, казалось, в прекрасной физической и психической форме. Он позвонил матери, чтобы сообщить, что он инвестировал деньги вопреки ее пожеланиям. Она ответила, что ему следует быть готовым к «ужасным последствиям». Часом позже он был в полубессознательном состоянии, посинел и задыхался, а еще через 20 минут умер. Посмертное вскрытие показало только наличие бронхиальной астмы и резкое расширение правого желудочка сердца. Mathis убежден, что этот смертельный приступ был заключительным звеном в длинной цепи обстоятельств, в которых главную роль сыграла материнская установка, выражаемая ее пророчествами.

Другой стороной покорности материнскому желанию смерти своему ребенку является защитная контрвраждебность, а ее активный импульс, направленный на убийство потомства, порождает импульс, направленный на убийство матери. Хотя настоящее убийство встречается редко, эквивалентные проявления, возможно, присутствуют у многих людей. Lindner (262) говорит, что враждебность к матери, как показывают мифы, легенды и сказки, имеет глубокие корни. Отбрасывается предположение о том, что эта ненависть берет начало в Эдиповом комплексе; «комплекс Ореста», по определению Wertham (263), описывает происхождение лучше, так как делает упор на реальный характер матери. Чувство враждебности к матери до такой степени преисполнено вины, что для ограничения тревоги необходимы реактивные образования и другие защиты. Полное подавление невозможно, а защитный механизм отрицания (отрицания того, что мать на самом деле приходится матерью), не может включиться до тех пор, пока не наступит психоз. Распространенной защитой служит мазохизм. Другие защитные образования допускают существование эквивалентов убийству матери, различными способами давая выход подавленному желанию, позволяя разрядиться некоторому количеству тревоги, и препятствуя открытому проявлению этого желания. Наиболее прозрачной защитой выступает типичная завышенная оценка преданности и заботы матери, и обожание того самого объекта, который хотелось бы уничтожить. При проекции враждебности на вещи, ситуации и людей, защита может стать причиной агрессии, «реализации в действии» и косвенного убийства.

Основные проявления патогенного влияния матери

Мое собственное понимание материнской разрушительности развивалось в два этапа. Основой послужило сопоставление тех чувств ужаса и враждебности, которые мои пациенты ощущали по отношению к своим матерям (или отчаянной защиты, используемой ими для того, чтобы отрицать эти чувства), и угрожающего материнского поведения, наблюдавшегося непосредственно или реконструированного в ходе психотерапии. Установление причинно-следственной связи между этими явлениями было неизбежным. Однажды возникшее предположение стало почти несомненным, но, принимая во внимание мой собственный комплекс смерти и мою первоначальную приверженность психологии инстинктов, потребовались долгие годы клинического опыта и преодоления внутреннего сопротивления, чтобы установить эту связь.

Второй этап заключался в постепенном проникновении благодаря акушерской и психиатрической практике в материнскую разрушительность. Возник вопрос, почему, если страх и ненависть пациента являются ответной реакцией на адекватное провоцирующее воздействие, в некоторых случаях существует диспропорция между силой этих эмоций и поведением матери, о котором рассказывал пациент или иногда другие люди? Некоторые субъекты демонстрировали удивительное несоответствие между ужасом или обвиняющим осуждением и воспоминаниями о матери, которая вовсе не казалась ни особенно строгой, ни оказывающей явное патогенное влияние. В общем, существовала такая разница между матерями-чудовищами из воспоминаний пациента и матерями в обычной жизни, что это, казалось, подтверждало идею о том, что образ злой матери является проекцией архетипа или садизма самого ребенка. Другой возможностью, однако, была вероятность того, что материнская разрушительность намного утонченнее, чем различимо на глаз. Эти две возможности, конечно, не являются взаимоисключающими, но если не соглашаться с существованием архетипов и первичной агрессии, то остается только вторая возможность. Чем больше я продвигался в понимание подсознательных материнских импульсов, тем меньше становились диспропорции между провоцирующим воздействием и реакцией ребенка. Эти импульсы эффективны сам по себе, и они создают мириады вредоносных установок, привычек и защитных механизмов, которые можно выявить. За клинической документацией и библиографией по этой теме читатель может обратиться к главам «Импульс, направленный на убийство своего потомства» и «Импульс, направленный на нанесение увечий» в книге «Страх быть женщиной» (1).

Импульс, направленный на детоубийство

Импульс матери, направленный на убийство своего потомства, является как реально существующим фактом, так и гипотезой; то, что он существует – это факт, то, что он присутствует у каждой матери – гипотеза. В поведенческих тенденциях, за исключением инстинктивных драйвов, не наблюдается инвариантность. Но свидетельства, предоставленные многочисленными источниками, и объем общего количество примеров дают возможность для некоторого обобщения. Можно сказать, что импульс присутствует у неопределенного, но, по-видимому, очень большого количества матерей, допуская возможные исключения. Или, как я предпочитаю думать, можно предположить, что он присутствует у всех, только у некоторых его интенсивность приближается к нулю, в то время как у других достигает чрезвычайно высокого уровня разрушительности (не обязательно измеряемой в выражениях явной враждебности, с детоубийством в качестве максимальной отметки).