Мать Вода и Чёрный Владыка

Кольцова Лариса

— Ждал, как и было приказано. Девушке очень понравились картины, она их рассматривала, спрашивала, кто их изготовил. Я сказал, что не знаю. Так-то принтер голографический распечатал, но чьё творчество изначально, того не знаю… Про принтер, конечно, она ничего не поняла, я дал маху…

— О каких картинах речь? — спросил Рудольф, — Почему ты не провёл её закрытым маршрутом, как я и велел?

— Но ведь… она же не должна знать, что есть закрытые маршруты и тайные входы сюда…

— Она уже отлично о том осведомлена. Или ты считаешь меня слабоумным?

Ты зачем впёрся в таком виде в холл, открытый для троллей, если не напялил ряженку?!

— Так рано же… там ни души в такое время. Ведь рабочий день для всех начинается намного позже…

— Ну, а если бы кто-то вздумал туда прийти пораньше?

— Да как? Двери заблокированы точно до указанного часа…

— Не для всех, малоумный! А лишь для рядового персонала троллей! А в «Лабиринте» полно троллей высокопоставленных! Они имеют и ночной допуск в верхние уровни помещений! Ты где, собственно, находишься?! Очнись от своих детских грёз! — он так гремел, что у Нэи заложило уши.

— Да нигде! — крикнул вдруг мальчик Артур. Его глаза засверкали от еле удерживаемых слёз досады. То ли на себя, то ли на беспощадного ругателя. Развернувшись, он ушёл, не проявляя никакой почтительности к старшему и, по-видимому, главному здесь у них, в подземных лабиринтах.

— Прошу, — и он посторонился. — О чём вы так долго говорили?

— С кем? — я не отметила ни малейшего чувства по поводу своего, как мне казалось, потрясающего вида. — Он хвалил моё платье, — зачем-то соврала я, и тут же почувствовала, что он просёк мою ложь. Он оглядел меня всю так, как оглядывают манекен, не беря в расчёт чувства самого манекена, которых нет по определению.

— Ты полностью оправдываешь ту кличку, что я тебе дал.

— Я не домашнее животное, чтобы носить кличку вместо имени, которое у меня есть!

— Находчива, как и всегда. Твоя способность отражать недостойные выпады против себя просто блестящая. Без шуток. Коломбина весёлая и красивая марионетка, а не животное. И даже не марионетка, а театральный персонаж, в который все влюбляются. — Он стоял настолько близко ко мне, что возникло непреодолимое желание обнять его и прижаться… Мне стоило огромного усилия, чтобы такое желание подавить.

«Я тебе ещё отомщу за тот раз»! — самонадеянно подумала я, вовсе не торопясь прыгать в его объятия. Да он и не собирался их раскрывать. Хороша бы я была, разбежавшись и ткнувшись носом, если и не в гладкую стену тоннеля, так в его ледяную насмешку. Игра там не игра, а унижений я вовсе не хотела. Я хотела его извинений и нежных вкрадчивых подходов к достойной, но доброй красавице, кем себя мнила. Или стремилась мнить. Войдя, я уже привычно села в облачное по мягкости кресло. Он не садился, а стоял и смотрел на мою причёску. — Кристаллы от Гелии остались? Здесь же нет таких. Не может быть.

— В чём же их уникальность?

— В том, что они искусственные. Только не стекляшки, как здесь изготавливают местные умельцы, а полное подобие камней по своей структуре.

— Я купила

их у одной воровки, — призналась я, — ведь дом Гелии был разграблен после её гибели. Ты это знал? Её вещи потом всплывали у перекупщиков, я покупала, если видела то, что узнавала. Надеюсь, что её тайник в стене не обнаружили и не вскрыли. Вы могли бы обратиться в столичные инстанции для доступа к тому, что принадлежит вам по праву наследования…

— У меня нет никакого права, да и зачем оно мне? Она могла и открыть этот тайник в дни своего безумия перед теми, кого мнила своими друзьями. Ты и понятия не имеешь, во что она превратилась в последнее время. Даже наши врачи были уже не в состоянии привести её в прежнюю норму. Я хотел взять её на Землю, где её точно уж вылечили бы, но наступил тот ужасный день… — он замолчал.

— Зачем же ты хотел её взять с собою, когда сам же говорил, что искал меня… — пробормотала я с такой горечью, что ею же и поперхнулась.

— Вначале — да, искал. А потом нет. Я любил Гелию — мать своего ребёнка. Тобою я лишь увлёкся, так теперь и думаю.

— Так и я увлеклась лишь по юной глупости, а любила и люблю лишь Тон-Ата…

— Волосы зачем красите в такие дикие цвета? — он опять перешёл на официальное «вы». — У вас же неподражаемый природный цвет.

Меня задела его бесцеремонность, и я молчала.

— У вас фантазия временами невероятная, дикая. Эти ваши шляпки с цветами, ягодами, когда вы гуляете в лесу. Или ваши шлейфы, мерцающие платьица, когда вы похожи на нездешнюю комету, упавшую на унылую эту планету.

— Чем же тут уныло? Тут, мне кажется, прекрасно.

— С непривычки и кажется, но новизна быстро облетит, и унылая суть заявит о себе и тут. Как же вы меня развлекаете, когда я вас вижу, проезжая мимо по шоссе. И я всегда при этом думаю, это же истинное украшение всего этого вымученно-прилично-официозно-унылого города. Вы меня замечали после того, как мы столь взаимно непостижимо разбежались после тех удивительно насыщенных часов, проведённых вместе в моей машине? Для того и гуляла ты каждое утро, выслеживая мою машину… Ну, согласитесь, даже такие стеснённые условия, какими были и ограничены наши встречи в машине, оказались ярче по своей насыщенности, чем комфортные сновидения в вашем кристалле. Почему, как вы думаете?

— Я не запоминаю снов. И не смотрю на чужие машины. Мало ли кто там проезжает. Я не приучена пялиться на то, что не имеет ко мне отношения.

— Это я-то не имею к тебе отношения? Я имею власть не только над твоей реальностью, но и над твоими снами.

— Мне неприятен ваш тон. Всё же, это официальное приглашение. Вы же вызвали, а сами издеваетесь…

— Официальное? Зачем ты мне, если официально? Какие у меня могут быть дела с тряпичных дел мастеровым? У меня свободное время, вот и всё. — Он сел, наконец, напротив. Никакого эффекта, столь ожидаемого, я не произвела. Приди я в платье Эли, в том ужасном, он и этого не отметил бы. Во что-то обряжена и ладно.