Мать Вода и Чёрный Владыка

Кольцова Лариса

Эля не подтвердила и не опровергла, — Может быть, и соглашусь. У него уже взрослые дети, а жена ушла от него сама. Вот представь себе, немолодые люди, а считают себя господами своей судьбы в отличие от тебя и меня. Мы, молодые и прекрасные особы, навесили на себя категорию «утиль», подчиняясь каким-то ветхим традициям, ничего себе не можем позволить, кроме работы. Ну вот, я и приняла его приглашение посидеть в шикарном заведении, обсудить, что и как. Довёз он меня после на своей машинке до «Мечты», дав наказ не высовываться из дома, пока я не просплюсь. Машинка-то паршивенькая у него, ты же видела, как и сам он весь из себя вялый и пыльно-сморщенный, хотя и умный. Запашок от него такой, как от слежавшегося прелого матраса. Не в буквальном, конечно, смысле так, а по восприятию если. Так-то он чистюля, и чувствуется, что привычен он

ко всякой роскоши был, в том числе и женщин самых непростых имел когда-то, а вот чую я, что-то глубоко больное в нём угнездилось… Не удивительно поэтому, что жена в бегах. Откормленная им, — а он не бедняк, скажу тебе, не только и занимает видный пост, а давно и прочно богат, — она, нашив себе кучу платьев в одном столичном салоне, подобном нашей «Мечте», отправилась искать свежую и стойкую опору. И найдёт, так как её почивший папаша оставил ей фабрику по наследству. А мне мой папаша оставит только свои останки с правом их погребения за мой счёт. Мне же так хочется сильного и страстного партнёра, хотя бы и на часок — другой, поскольку я полна такой жажды, Нэя, такой не сытости. Осуждаешь?

— Куда же делась его прежняя роскошная машина с вызолоченными стёклами? — поинтересовалась я. — Была же у него она… и совсем недавно.

— Была. Но он вынужден был её продать, чтобы вложить деньги в одно дело, как он мне сказал. Да к его услугам любая здешняя роскошная машина, пусть они и собственность корпорации. Ты тоже на корпоративной собственности катаешься. Но он такой человек, что ему все эти показушные игры в личную значимость безразличны. Поди и пойми этих мужчин, что им важно. То говорил, я ценю личную свободу всякого, то уже говорит, что я не оправдала его надежд, став местным пугалом из тех, кем мамаши пугают невинных дочек, указывая, во что превращается девушка, идущая на поводу низменных влечений. Я ему, и шёл бы ты к невинным! А он: «Тебя я люблю, хотя и доставляешь ты мне одни хлопоты и переживания. У меня же лимит на страдания давно истрачен в прошлом». А чтобы не возгордилась, тут же и добавил: «И не потому я люблю тебя, что ты для меня лучше всякой, а потомучто лучшие мне недоступны. Ты же моя в любое время и в любой позе, каковая меня и устраивает». Представь себе, через раз и способен дать женщине то, ради чего и принимаешь все эти раскоряченные позы, а туда же, как полноценный самец!

— Прекрати! — потребовала я. — Есть же предел и бесстыдству.

— А чего мне стыдиться? Стыд мужики же и выдумали. Он в их уме только и находится, а у женщин ум не в голове обитает.

— Где же? — не удержалась я от недостойной дискуссии.

— Как где? В чреве её. У женщин все её думы и переживания, да и сама жалость всеохватная, только там и обитают. Туда душу нам впихнула Мать Вода, а душа и ум у нас в неразрывной связи живут. И ничего стыдного в этом нет. Женщина и рожает из этого чрева всех этих умников. А они, если женщину обижают, то оскорбляют во всякой женщине собственную же мать природу. У них ум с природой не дружит, а женщина виновата…

— Философ, — ухмыльнулась я, — сама додумалась?

— А я мужчинами во всех смыслах пользуюсь, уж коли они назначили себя хозяевами жизни, всегда надо уметь этих хозяев приручить. А сама же знаешь, чем именно мы и привязываем их к себе.

— А ум в этом никакой роли не играет? Если женщина животное в твоём понимании, как можно любить животное в человеческом смысле? Что-то я не наблюдала, чтобы малоумных кто-то любил…

— Ум, конечно, важен! Я же тебе и говорю, где наш ум сокрыт. В этом смысле женщины тоже одарены неравномерно. Да и всё в мире несправедливо, одним всё, а другим лысый шиш! Вот я говорю этому лысому шишу: «В таких местах ты жил, такую богатую жизнь познал, а женщину ублажить толком не можешь! А всё почему? Потому что твой же ум тело твоё иссушил»! «Я нормальный», говорит, «это ты вся истасканная, как растянутый носок с чужой ноги». И ведь продолжает лезть при этом! И так, и этак развернёт, всё тело мне истреплет, душу наизнанку вывернет… а ты не ценишь, что я претерпеваю ради нашего процветания. И ладно бы уж от красавчика какого, как твой же Каменный Красавчик…

— Мне твоих жертв, принесённых на тайный сексуальный алтарь почтенного бюрократа, не надо. Пошли его куда подальше!

— А зачем? Чтобы остаться ничейной? Ты не смотри, что он неприметный из себя, и вроде как покалеченный чем-то, о чём умалчивает, он иногда такую высоту способен

предъявить, что лишь Чапосу и под силу…

— Да замолчи ты о своих негодных переживаниях! Сама-то себя услышь! То он такой, а то он сякой!

— Я тебе и говорю, замучил своими же крайностями. То он ни мёртвый, ни живой, то удержу нет, трахает прямо на своём рабочем месте. То идём в Храм, а я — да! Идём! А он, нет! Ты не достойна! То сам же деньги суёт, а то треплет душу за каждый мизерный наш недочёт, что ему и предоставляет финансист из Администрации после проверки. Говорю же, терплю лишь ради нашего процветания здесь.

— Кто тебя и призвал-то проявлять тут мученическое терпение? И без этого не пошатнутся наши дела. Мне показалось, что Инар Цульф не тот, кто стал бы мстить женщине, если бы она его отвергла.

— Ага! Не тот! Сразу же нашёл бы повод меня отсюда турнуть. И кто бы стал тогда везти на себе всю эту непомерную тяжесть, во что впряжена тут я?

Я вздохнула, признав её правоту. Уж точно не я. — Инар всегда нашёл бы для меня нужного человека, — сказала я, чтобы не дать Эле в руки возможного преимущества, она и без того наглела, — Да та же Лата давно набивается ко мне в помощницы.

— Надеюсь, ты пошутила. Если ты допустишь её к себе, то весь твой изящный дом «Мечта» в скором времени станет жирным «Благом небес» имени Латы-Хонг. А обшиваться у неё будут все местные страхолюдины с непомерными формами — жёны-дочки тучных торгашей, облезлых бюрократов вместо тех утончённых женщин и девушек, — жён и дочерей высшего научного и управленческого здешнего сословия.

— Не будет такого никогда. Если мы отсюда уберёмся, наш кристалл отберут для нужд «Зеркального Лабиринта». Лате уж точно ничего тут не светит.

— А тут, представь, прибыл и ответ на вечный запрос моей неудовлетворённой души. Как только мой нестабильный кандидат в мужья отбыл за горизонт, возьми и появись некто, как из-под земли выскочил. Красавец такой, что у меня дыхание на миг-другой прекратилось, Нэя! Выше меня настолько, что я голову задрала, чтобы его рассмотреть, а я в этом смысле девушка не робкая. Могучий, ясный лицом как спутник Лаброн на пределе его максимального свечения. Глаза мерцают странно, но смотрит сурово. Оказалось, что он вроде посланца, передал мне пакет. «Я тут гуляю», — сказал, — «так что, попросили занести по возможности». И пошёл себе, свистя, как птица какая. Села я, открыла послание, сразу поняв, что вовсе не ему я потребовалась, а другому, кто его и попросил сюда прийти. Да так остро потребовалась, что… — и тут Эля протянула мне браслет с разноцветными кристаллами, — Смотри, — она сияла от гордости, — помнишь, ты спрашивала о Руде? Он хочет, чтобы я пришла к «Лабиринту», а он меня встретит. Только… страшно мне отчего-то. Боюсь я его ещё с тех самых времён, когда… ну, ты же помнишь, как он к Гелии относился. Потом эта история с Азирой…

— Что? — дёрнулась я, едва себя и обуздывая от прорыва собственных чувств наружу.

— Да ничего хорошего, как понимаешь, там произойти не могло. Подробности мне неизвестны, но вроде, как я слышала, она уехала куда-то, чтобы родить ребёнка, а ребёнок там и сгинул. Никто, понятно, не знает, кто её осчастливил настолько, что пупок наружу вылез, как живот раздуло от наполнения таким вот счастьем. Мы в «Доме для лакомок» с нею столкнулись после её исцеления в дорогущей клинике твоего бывшего мужа. Она фруктовые десерты уплетала.

«Ты болела, как я слышала»? — спрашиваю.

«Когда»? — и глазеет нагло так, как и обычно. — «Сплетням не верь. Я, наоборот, разбогатела. Заказывай, что угодно тебе», — и достаёт деньги, а денег полно у неё было.

«У меня муж небедный», — так отвечаю ей, — «Я и сама тебя угощу».

«Муж»? — спрашивает, а сама аж побелела от злости, — «Так тебе надо мужа-то стеречь, а не по домам яств бегать», — а как встала из-за столика, платьице на ней тонкое такое, живот огромный, а пупок как орех торчит через ткань. И что удивительно, лицом лучше стала, чем была. Черты утончились, а глаза ещё огромнее стали, сияют даже. И что-то такое в ней появилось, чего прежде не было. Вроде как, она и поумнела чрезмерно, а ведь беременные, если ты не в курсе, жутко тупеют. Веришь, на неё все оборачивались. Вот, думаю, дала Мать Вода красоту, а не повезло ей, как и нам с тобой с нашей уже красотой. Или ты думаешь, что я Чапоса хоть когда любила? Да деваться мне было некуда, вот что! Чапос как-то и пробурчал, что виновником её несчастья был муж Гелии…