Мать Вода и Чёрный Владыка
Шрифт:
— Какой скот?
— Да тебе и не понять, фея-искусница! И прав был твой Тонат, не хотел я тебя любить, а хотел сломать забавную куклу, умеющую говорить. И если бы нашёл, то давно бы уже и сломал. Я всегда ломал своих женщин. Это моё родовое проклятие. Моё несчастье. За что мне и была послана Гелия. Не исключено, что Свыше…
— Я не Гелия. Я бы тебе не далась! Я бы сама оседлала этого скота, и он повёз бы меня, куда я хочу! А если бы не слушался, я отстегала бы его кнутом!
Он сказал, — Хм! — и весело на неё уставился. — А я тебе ещё дам шанс попробовать, но потом. Почему не спрашиваешь, зачем мы тут?
— Зачем?
— Мне смертельно скучно тут жить, в чужеродных недрах мира, кубарем катящегося в свою инволюцию. И я не являюсь только отрегулированным безупречным автоматом-роботом. Возможно, это и спасало вначале, а сейчас нет, и в моей блестящей
— Человек не может быть игрушкой.
— Может. Он и есть самая интересная игрушка. Мы только и делаем, что всю жизнь играем друг в друга, друг с другом. То милуем, то наряжаем, то уничтожаем. То сажаем друг друга в красный угол и молимся на себя с уморительной серьезностью как на икону Всевышнего, говоря, что мы его подобие, а то бросаем человека на свалку как худший мусор Вселенной. Как самую негодную вещь. Да мы вещи ценим больше людей, трепещем над ними, благоговеем над каким-нибудь искусственным убогим интеллектом, запаянным в какую-нибудь очередную флэш-горошину, и такую же примитивную. Такие мы люди! И даже в голову не приходит, чтобы создать даже искривлённую негодную копию человеческого разума нам не хватит даже такого времени, какое существует зримая Вселенная. А чего проще создать человека через любовь? Чем и занимались наши праотцы. Не хочешь этим заняться?
— С тобой? Нет. Я не игрушка. За такие игры Надмирный Свет лишает душу радости.
— Всё-то ты знаешь, птичка моя, щебетунья. Но ведь кот очень хитёр. Он всегда обманет птичку и сдерёт её легкие нарядные пёрышки. А тело у птички такое мягкое, и что оно против его когтей?
— То есть ты кот, а я птичка?
— Разве нет? Тебе нравится такая игра? Давай с тобой так играть?
— Но если птичка улетит?
— Куда? Она же в клетке. А у кота такая когтистая и ловкая лапа. — Он просто заходился от веселья. Но Нэе не нравилась такая игра.
— Ты думаешь, что Гелия была такой доступной, как у вас там болтали? Даже ты верила в её фантастические загулы, думая, что она просто всё скрывает от тебя. Но она всегда была только моей. Моей вещью. Я вытирал о неё ноги, но даже ненужную вещь я никому не отдаю. А твой Нэиль был единственный, кто её тронул, за что и поплатился.
— Ты же говорил совсем другое?
— Но и это правда. Правда порой имеет множество граней. А вот что я тебе расскажу. Не знаю, насколько это правда, а насколько бред. Когда я был ранен, возникло ощущение потери времени. Я будто бы вернулся назад после нашей стычки с Нэилем. Боли я и не чувствовал, только тошноту и слабость. А он, Нэиль, пил воду, нагнувшись над тем зверем из камня, и обернулся ко мне, глядя со страхом и явно ожидая продолжения драки. Пожалуй, он был даже рад тому, что я жив. Он выбрал роль беспощадного солдата, а сам был раздвоенным в своей душе человеком, ничуть не изжив из себя прежнего утончённого, можно сказать, изнеженного мальчика, выросшего в аристократических оранжереях, но попавшего в пору своего взросления в убогий квартал простонародья. Школа искусств была лишь временным прибежищем. Стать военным это был шанс для него вновь войти в то сословие, откуда его и изгнали. Могу представить, чего ему стоили те стрельбища по живым мишеням, к коим их приучали военные иерархи Паралеи, заставляя убивать людей, изгнанных в пустынные места. Уверяю тебя, твой брат всегда балансировал на грани того, чтобы окончательно стать душевнобольным от нервных перегрузок. И это отлично понимал ваш общий отчим, решив забрать его к себе на острова. Да затянул несколько с реализацией такого вот плана. Из-за Гелии, наверное. Не хотел, чтобы она стала окончательной избранницей любимого пасынка. Надеялся на то, что Нэиль обретёт, наконец, необходимое здравомыслие и забудет о ней. Должен же был он рано или поздно насытиться такой вот любовью с женой двух мужей. Ведь красоток вокруг было много, да и на островах они имелись. Вот Тон-Ат и выжидал неизбежного остывания страсти Нэиля…
Рудольф замолчал и уставился в мерцающую грань Кристалла.
— Что произошло потом? — спросила она тихо.
— Потом? Я же сказал, он струсил. Потому что играть роль храброго воина, убивая беззащитных изгоев и выдержать поединок с тем, кто фигляром уже не является, это разное. Решил, что я вернулся его убивать в отместку.
— Ты действительно решил его убить? — спросила она немеющими губами.
—
— Рассказывай без пошлых отвлечений! — потребовала она.
— Он нерешительно двинулся ко мне, но я так и не сумел вытащить своё оружие из специального кармана на собственном защитном бронежилете, понимая, что теряю сознание.
— Ты же говорил перед этим, что оружия у тебя не было! — воскликнула она, уловив его на лжи.
— То оружие, о котором я тебе говорю, не предназначено для уличных разборок с полупомешанным полу актёром — полу военным. Не обижайся, но это уже диагноз. Твой прекрасный брат был невротиком. Я же видел его и запомнил отлично. Подобный тип лица, его чрезвычайно выразительная мимика, его глубокие и втайне тоскующие глаза это знаки очень подвижной и уязвимой психики… Пережить столь сильный стресс в подростковом переходном возрасте и остаться душевно уравновешенным, это редко кому под силу. Когда его лишили любимого отца, всех благ житейских, вытолкали из таких привилегированных мест в убогое существование. Ты-то была ещё мала, а он почти взрослый. Этот надлом требует времени для своего заживления, вот он и ушёл в своё внутреннее отшельничество, став закрытой системой, не любя никого, тайно презирая тех, среди кого жил…
— Это твои домыслы. Ты не можешь знать, каким он был. О себе, наверное, рассказываешь. Уж не знаю, за что тебя выкинули из того мира, о котором ты уж точно тоскуешь, живя тут, — она нахохлилась, глядя с неприкрытой ненавистью на него. За то, что он посмел рассуждать о Нэиле, — Не плети чушь о том, в чём не разбираешься! Тоже мне, душевед нашёлся! Да такого подлинного аристократа, каким был мой брат, и в среде самих аристократов почти не осталось! Зачем же ты врал про отсутствие оружия у тебя?
— То оружие, какое я упомянул, не используют для уличных разборок, — он пялился на неё, в изумлении ширя глаза и не веря в то, что его можно вдруг возненавидеть. Ему явно не хотелось лишать себя обожания с её стороны. Поэтому он и разошёлся вдруг в своих откровениях, — Оно лишь для подстраховки, на особо опасный случай. Им можно целый полк таких вояк уложить. Я его для своры уголовников, кого уничтожить уже благо для народа, только и таскал. Приходилось нашим напарываться на такое, когда их убивали, после чего и приняли решение, брать такое оружие во время погружения в промоины здешнего социума. Для прогулок по тонкому льду, так сказать, — эту фразу он неконтролируемо произнёс на своём родном языке и облизнул губы, пересохшие от внезапного волнения. — Будешь пить сок?
Она сделала отрицательный жест, отпихивая поданный бокал, который он тут же выпил залпом, после чего уставился на неё, отслеживая, не сменила ли она гнев на прежнее податливое размокание. Нэя лишь выпятила губы в презрительной гримасе и сузила глаза. Давай, мол, ври дальше.
— И я искренне об этом оружии забыл, надеясь на человеческий разговор. Но передо мною оказался реальный зомбированный тролль. А когда я по-настоящему уже разозлился, то моё сознание уже куда-то уплывало из-под моего же контроля. Я даже инъекцию сделать себе был не в состоянии для встряски всех наличных сил, да и времени не было на это. Упади я у его ног, он довершил бы начатое, добил бы! Поскольку не бить лежачего, такой установки тут нет! А сам бы удрал, и пусть потом разбираются те, кого называют хупы — ваши хранители уличного порядка, — весь город бесновался, охваченный народным разгулом, и убитых всюду было полно, даже на центральных улицах, не говоря уж о глухих местах. Никто не стал бы разбираться. Никто не стал бы выяснять, почему неизвестный простолюдин, то есть я, валяется тут бездыханным в закрытом дворике. Убили, значит, первым напал на военного. Утащили бы и бросили в труповозку, вывезли бы в ямину за город и закопали, как оно и происходило после каждого праздника.
— Как же в таком случае твой необыкновенный жилет, твоё супероружие?
— Так кому пришло бы в голову раздевать убитого бродягу? Всё это было скрыто у меня под рубашкой. Не древний же раздутый бронежилет я носил, заодно с пусковой установкой размером с телегу. Бронежилет не толще нательной майки, а оружие с ладонь величиной…
Но эти его исторические подробности ни о чём ей не говорили. На Паралее не существовало ни бронежилетов любой модификации, ни артиллерийских пусковых установок.