Мать Вода и Чёрный Владыка
Шрифт:
— Ты отдалась бы любому, кто бы там ни пришёл. Хоть оборотню лысому, хоть Чапосу корявому. Тебя распирала естественная жажда сексуальных утех. А ты наделена настолько ярким темпераментом, красотой телесной. И никто в этом не нуждался в течение стольких лет, самых твоих лучших. В ту первую ночь ты обрушила на меня такую мощную волну, что я едва не расстался со своей душой. Даже днём я ходил и шатался, настолько ты меня переполнила собою, своей нерастраченной страстью. Это же невозможно, столько лет держать свое тело на цепи! А как тебе хотелось, чтобы к твоему источнику хоть кто-нибудь прильнул. Такие платьица себе изобретала, с ума можно было сойти. Все вокруг исходили обильной слюной, а иные просто кончали в свои штаны, сидя под кустами
— Опять эта сублимация твоего же влечения в непристойные разговоры! Я от тебя устала!
— То тебе не хватает разговоров, то они тебе надоели. Я ведь обещал тебе прогулку к горному озеру. Можем там заняться воспроизведением того, что происходило на Дальних Песках, только на ином уже уровне развития наших отношений…
— Прогулки с утра пораньше меня не прельщают. Меня знобит от недосыпа!
— Как же Антон? С ним же гуляла? А уж после прогулки я организую тебе знатное гостеприимство, не хуже того, какое ты устраивала для Антона.
— Антон не позволял себе ничего, кроме деликатной дружеской беседы. Я не горю желанием уподобляться невесте Вильта — моего бывшего водителя, чтобы на природе, в зарослях, заниматься тем, что ты именуешь «насыщенным сексом». Из-за тебя мне приходилось терпеть этого мужлана, пропахшего излитым семенем, и ехать с ним в столицу в одной машине лишь потому, что и сама я занималась с тобой тем же самым. А он о том отлично соображал! И позволял себе фамильярность по отношению ко мне, будто я и в самом деле ровня его неотёсанной шлюхе! Правда, теперь она стала женой Вильта, и уже этим превосходит меня. Ты уже не заставишь меня играть роль придорожной бродяжки!
— Так я же пригласил тебя в гости, как ты и желала. Немного развлечёмся…
— Немного развлечёмся перед очередным броском в пучину насыщенного секса?
— А ты желаешь сразу же приступить?
— Ты и есть оборотень лысый! Чапос нисколько не хуже тебя!
— В том смысле, что такой же скот, хочешь сказать? Говори, я не обижусь. Гелия так и считала. Иногда я позволял местным скотам видеть её. Просто потому, что уставал её контролировать, да и знал её ледяную сущность. Дарил на погляд. А она-то как заходилась от чужого обожания, когда бродила в столичные притоны, где и развлекала себя тем, что будила в них жажду любви, но утоляли её их собственные девки, а она утоляла только мою жажду. На её же ощущения я научился плевать. Она была моим источником. Иногда я из него пил, иногда мыл в нём ноги. Или ты думаешь, что я после скотов смог бы к ней прикоснуться? Да я бы её живьем закопал. И она не смела ничего. Она была моей заводной куклой.
Нэя заткнула уши, чтобы не слушать его, — Ты больной! Тебя надо лечить! Почему тебя не лечат? Мой муж сумел бы вылечить, но он не захотел. Он сразу сказал, что ты больной. А я бы сумела тебя вылечить. Но не буду.
— Может, попробуешь? Лечи, я не против. Только если ты хочешь меня любить. А ты ведь хочешь этого, не притворяйся! Ты должна утолять во мне всё, и любовь к звёздам и того скота, который во мне есть. Хочешь любви скота?
— Нет.
— А если он есть? Куда его деть? И он тоже хочет, чтобы его любили? Извечный наш земной вопрос. Но и у вас он в силе.
— Нет. Я не хочу скота. И ты никакой не скот.
— А вдруг тебе понравится? Хочешь попробовать? Ты же хотела отфигачить его кнутом? — И он ужасно развеселился. — А теперь я исполняю твоё прошлое пожелание, — мы будем с тобой вкушать разнообразные вкусности перед тем, как ты и войдёшь в мою спальню, как ты в тот раз выразилась. Одевать тебя по своему вкусу я не буду. Тут ты меня превосходишь в своём умении. А уж после я и допущу тебя в своё жизненное пространство, в «своё
У Нэи от его пыток пропал аппетит, хотя она и без того никогда не ела по утрам. Только пила горячие напитки со сладкой булочкой. Он нажал затейливый значок в стене, и там открылась панель. Включился сам собой мягкий свет, и он достал оттуда прозрачный поднос, уставленный тарелками и бокалами. Всё это он поставил на кристаллический стол. Настроение его было превосходное. Ей впервые пришло в голову, что всё, что он изображал, было игрой, и он не скрывал, говоря, что играет. Так почему же она рыдала навзрыд в прошлые встречи, веря всему? И теперь успела уже пролить не одну слезинку. Ей стало обидно за свою, частично размытую, красоту. Как жаль, что утрачена связь с Ифисой, и негде уже добыть несмываемую краску для ресничек. А то, что продавалось здесь, и повсюду в той же столице, размывалось от влаги. Только Ифиса имела доступ к особой и стойкой косметике для аристократок. И врождённая деликатность Нэи никогда не позволяла ей клянчить у своих клиенток-аристократок при посещении столичных выставок-распродаж сугубо сословную косметику. Она была слишком горда для этого. Она ощущала себя истинной дочерью простого народа, кем не являлась по своему рождению, но была таковой по своей сопричастности к их жизни. В сущности же, она была повсюду чужой. Чужой для аристократов, не своей и для тех, кого обзывали простонародьем. Своей она оказалась, как ни странно, пришельцам из звёздного колодца, — и Тон-Ату, и Антону, и Рудольфу…
— Не переживай, — сказал он весело, извлекая её из невесёлых раздумий, — Без косметики ты милее и краше, уж поверь, — он заметил её взгляды на себя в зеркальную сферу и решил утешить, — Не крась свои очаровательные глазки, а то ты становишься похожей на куклу. Зачем тебе это, если ты природный шедевр…
— Сам же и говорил, что я кукла.
— Я же шутил, — он принялся за еду, не обращая на неё внимания, будто сидел один, как человек не обращает внимания на кошку, сидящую рядом. И Нэе стало ещё обиднее, и с тоской, щемящей сердце, она вспомнила их семейные вечера с друзьями Тон-Ата. То, как Тон-Ат ухаживал за ней. Какие прекрасные были у него манеры, как красивы руки человека, всё на свете умеющего и понимающего других. Было бы ужасно, если бы в её жизни не было Тон-Ата. Она же тосковала рядом с ним, не ценя ничего.
Она наполнилась решимостью разлюбить Рудольфа, уйти от него… только вот кем его заменить? Реги-Моном? Антон не годился уже в силу своей подчинённости Рудольфу, да и кроме невнятной симпатии он ничего не предлагал. Да и уходить куда? В некий необжитой дом, который для неё уже куплен? Чтобы заняться там разведением фруктов и цветов? И тем самым утвердить свой статус отщепенки уже окончательно. Она ничего не умела, ни в чём не соображала, кроме своего текстильного творчества. Ах! Как же не ценила она то время, когда жила на прекрасном острове, окружённая оберегающей любовью и ненавязчивой заботой Тон-Ата…
Вернуться к Тон-Ату?
Уйдя в свои прошлые, но оставшиеся в ней измерения времени, Нэя обрела тонкость черт, и лицо стало вдохновенным. Там, в глубине, которой вроде и нет, но она есть, мерцали светильники за их семейным столом. Тон-Ат перебирал её пальцы, родное умное лицо светилось добротой и пониманием в ней всего. Он смотрел в самое дно души, и что ей было за дело до его морщин, до его сутулых плеч. Он был родным, сильным человеком, дающим защиту, веру в себя, думающим о ней. Он объяснял ей людей, мир, не только тот, что зрим людьми, но и тот, что скрыт от глаз и чувств человека, но там-то и скрыты пружины и тайны мироздания. Он открыл все её таланты, а до этого они спали или еле шевелились. Тон-Ат не был и сравним с этим красивым, но таким ущербным землянином. Тон-Ат умел всё. Она действительно сидела у него за пазухой, как сказал Рудольф. И ведь Тон-Ат позвал её, чтобы опять она забралась туда же…