Мать Вода и Чёрный Владыка
Шрифт:
Её глаза наполнились жгучими слезами, поскольку она удерживала их в себе. Она присматривалась наполненными влагой глазами к бокалам с красным прозрачным напитком, чей аромат не был ей знаком. Как трудно ей жилось без Тон-Ата в первое время, а когда она вроде и научилась, пришёл этот. И всё нарушил. Покачнул её зыбкое равновесие, но не дал ей никакой опоры.
Рудольф уже не ел, задумчиво смотрел и изучал её, будто увидел впервые. Он словно понял направление её мыслей и молчал.
— Почему не ешь? — спросил он с ласковой заботливостью. Поглощение еды вернуло ему человеческую приятность.
— У вас умеют не только искусно любить, но и так же искусно готовить. Такой еды нет у нас. Тонкость и острота одновременно. После этой еды я уже редко ем земную. Так, иногда. Приходится с коллегами в столовом отсеке быть как все. А так, я привык к вашей еде.
Он ел очень быстро и красиво, аккуратно, и Нэя залюбовалась на его движения.
— Я тебе нравлюсь? — спросил он.
— Да, — призналась она, — временами. Вот сейчас, ты выглядишь очень человечным.
— А так, бесчеловечен?
Она не ответила. И говорить она устала.
— Ты считаешь меня красивым? Ты ведь эстетка.
— Да, — сказала Нэя, — считаю. Но это не главное в человеке.
— А что главное? — он воззрился на неё так, как если бы кошка заговорила.
— Душа, конечно, её красота, доброта и понимание других как себя.
— Твой муж был таким?
— Да.
— А я урод?
— Нет. Ты очень сложный.
— Думаешь, меня можно вылечить этим твоим искусством? Может, полечишь? Пока я добрый и всё тебе позволю…
На перламутровой тарелке лежали фаршированные в душистых и пряных травах оранжевые круглые овощи. От их дразнящего острого аромата рот Нэи наполнился слюной. Рядом почти дышали от свежести круглые булочки, припудренные белейшей сладкой мукой. Нэя тронула хрустящую корочку, но она не поддалась её робкому защипу, и она смущённо отложила булочку в сторону, видя, как внимательно следит Рудольф за её движениями. Особенность оранжевых маринованных овощей была такой, что их невозможно было кусать, а только высасывать их сладко-острое очень вкусное содержимое, после чего шкурка отбрасывалась, и Нэя стыдилась этого в присутствии Рудольфа, боясь показаться вульгарной или неряшливой. Сок вполне мог брызнуть во все стороны.
— Ешь, — Рудольф придвинул тарелку к ней, — не стесняйся, я дам тебе салфетку, — и он бережно придвинул к тарелке белый лоскут, сложенный треугольником, — ты стала ещё стеснительнее, чем прежде. Можешь испачкаться, я с удовольствием поцелую твою милую щёку, даже испачканную соком. Если честно, мне хочется тебя облизать.
Восприняв это как очередную издевательскую игру над собой, Нэя уткнулась в бокал, принюхиваясь к незнакомому аромату напитка и не желая обсуждать с хозяином отсека то, над чем он пытался насмешничать.
— Лакомство простонародья, и я его не люблю. В приличных заведениях никогда не готовят такие блюда. У нас подобные овощи едят только рабочие и ремесленники. Они не стесняются чавкать, пачкать свои руки и брызгать во все стороны густым соком. А я давно
Это было ложью, Нэя обожала фаршированные овощи, и ей нестерпимо хотелось вонзить свои зубы в манящую мякоть, — Моя бабушка умела готовить аристократические блюда. У Тон-Ата же был уникальный повар — художник своего дела, я даже не скажу, что ремесла, потому что это было подлинное, хотя и кулинарное искусство. Я привыкла, живя с мужем, к волшебным яствам, которые, я уверена, никогда не пробовал ты. Их не может быть даже в столичных «домах яств», уж не говоря о таком месте, как это… — она замолчала, когда Рудольф засмеялся, прекрасно раскусив её актёрскую игру в утонченную забалованную аристократку.
— Я подлинная аристократка, — продолжила она запальчиво, ярко розовея тонкой кожей лица, — в отличие от разбогатевших или зазнавшихся выскочек, которыми наполнен этот городок, да и в столице они кишат повсюду, как склизкие и юркие личинки земноводных после сезонных дождей в грязных водоёмах. Я же… Мой отец, моя мама, они были подлинные аристократы духа… Это не совсем то, что богатство материальное, совсем даже не то. Но чистота давно покинула наш отравленный мир. Чего ты веселишься? Не подавись своим смехом. Неприлично смеяться с набитым ртом!
— Ах, какие милые и спесивые напевы. Но я же простолюдин! Мне можно и смеяться в процессе поглощения еды. Главное, это удовольствие от вкусовых ощущений, а не ваш этикет, которому меня никто не обучал. Может, ты и этому меня обучишь?
Если бы он вышел, отлучился хоть на время, Нэя набросилась бы тотчас же на то великолепие, что тут благоухало у неё под носом. Она сглотнула голодную слюну, но не могла себя заставить открыть рот не для болтовни, а для принятия в себя еды.
— Ты избалованная женщина — цветок, а природному шедевру к чему иметь развитый ум? Да ведь и я не научными исследованиями собрался тут с тобой заниматься. Ты привыкла жить только своим и посторонним любованием, перебиранием своих драгоценных переживаний, наверное, изысканных и тончайших. Я был готов стать восхищённым твоим созерцателем тогда, девять лет назад, а сейчас я изменился. А ты нисколько. Если бы ты, милая жемчужинка, высунулась из своей ракушки, ты смогла бы уже, и не раз, всё поправить в нашей запутанной ситуации. Но тебе нет ни малейшего дела до окружающего и до окружающих тебя.
— Невротический перенос. Как раз тебе нет никакого дела до окружающих. Что ты и продемонстрировал, когда истязал меня своими «сеансами насыщенного секса» едва ли не на виду у посторонних людей. Ведь вокруг же люди бродили! Вильт и тот догадался, какими возвышенными делами ты занимался со мной в своей машине.
— Разве это происходило без всякого желания с твоей стороны? Конечно, всякий раз я боялся, что от остроты происходящего у меня случится разрыв сердца, но противостоять чарам внучки бывшей жрицы Матери Воды это оказалось непосильной задачей даже для твоего мужа-мага, насколько я понимаю. Куда же мне-то было с ним тягаться?