Мать выходит замуж
Шрифт:
На стене, как раз над моим диваном, висят фотографии капитана и трубочиста. Трубочист гораздо красивее. Густые кудрявые волосы, большой нос с горбинкой и большие смелые глаза, которые смотрят прямо на меня.
— Он не был трезвым, когда снимался, — не раз говорила бабушка.
У капитана окладистая борода, ему уже много лет. Я знаю, что трубочист давно умер, но жив ли капитан, не может сказать даже бабушка. А вдруг он все-таки жив и войдет когда-нибудь на своем пароходе в норчёпингскую гавань? Пусть тогда посмотрят на меня ребята из индивидуальных домов!
С такими приятными мыслями
10
Наступил сентябрь. С холмов Вильбергена потянуло холодом. Я давно перечитала все содержимое бабушкиной коробки, а «Историю Швеции» отчима вызубрила наизусть и любила ее больше всего, хотя она была скучная, глупая и лживая.
Меня почему-то сердило, что рыжая старуха, должно быть, все-таки права и действительно существовал король, который умер от «вшивой болезни». В книге ведь так прямо и было сказано: «дурная болезнь», и дети учили это в школе.
История с дурной болезнью короля лучше всего запечатлелась в моей памяти. А еще я запомнила, как народ, оставшись без короля, избрал королем прекрасного принца, а тот упал с коня и убился до смерти. Густав Ваза и Карл XII не оставили никакого следа в моей памяти, но то, что принц так и не успел стать королем, глубоко меня тронуло. Я представляла себе, как народ стоит на поле вокруг мертвого принца и его лошади, цветы печально кивают головками, совсем как в песне про Хьельмара и Хульду. Следующего короля, удалого Карла-Иоганна, на мой взгляд, не стоило приветствовать. Он все время сражался и жил необузданно, как, впрочем, и все другие короли.
Итак, из всей истории, которую я прочла самостоятельно, я запомнила только короля с «вшивой болезнью» и мертвого принца, которого оплакивает народ.
Значительно позже, когда я попала в народную школу, «моя» история Швеции оказалась такой же глупой и смертельно скучной, как и история отчима, но все-таки только она да еще библия приносили мне радость. География оставалась китайской грамотой до тех пор, пока я не ушла из школы. Мне не было еще десяти, а я уже изъездила Швецию вдоль и поперек, но мое знание страны, вынесенное из этих поездок, никак не совпадало с тем, что преподносили нам на уроках географии.
Мне никогда не удавалось попасть в те места, о которых рассказывалось в учебнике. О Норчёпинге там, правда, кое-что говорилось, но разве это был тот город, который знала я? Упоминался в учебнике и Кольморден, но ни слова не было сказано о том, что там в лесу живет красивый человек, с которым мне суждено познакомиться.
Только из честолюбия учила я скучные уроки истории и с состраданием слушала, как спотыкаются на каждом слове мои товарищи. К тому времени (мне было тогда одиннадцать лет) я по милости судьбы прочла «Историю» Старбека. Лишь немногие ребята из бедных семей были начитанны так, как я. Я наслаждалась «Друзьями бога и всеобщими врагами», приключениями Стурарна и описаниями неурожайных годов, рассказами о рабстве, о борьбе и победе рабов, о долгом регентстве Кнутсона, о покрытых шрамами таинственных храмовниках и сотнями других интересных вещей.
То же самое произошло
Однажды в полдень, — жить у бабушки стало совсем уж невыносимо, потому что похолодало, и босиком выходить на улицу я не могла, — пришел отчим. Он был не совсем трезв.
— Ну, Миа, собирайся домой, — сказал он и швырнул на стол большой сверток.
— Как Гедвиг и…?
— Гедвиг опять здорова и стройна, как тростинка. Она просила привести девочку домой.
— Да, но…
— Ах, он умер. Он появился слишком рано, но теперь все в порядке, а я уже три недели работаю в порту. Зарабатываю семь крон в день. В пакете тебе печенье к кофе, а для девочки — ботинки. Поторапливайся, свари кофе — в семь часов мне заступать смену.
У бабушки совсем голова пошла кругом.
— Семь крон, — выговорила она наконец. — Да ты никак с ума сошел? Зарабатываешь семь крон, а сюда и носа не кажешь? До сих пор не мог купить девочке пару ботинок? Ни разу не зашел рассказать, что случилось, а мы тут с ума сходим от беспокойства. Миа ведь ничего не знала, когда пришла сюда, вшивая и оборванная.
— Ну, с этим покончено. Гедвиг уже встала, и теперь все будет по-другому. Вот тебе, и не ворчи, — и он протянул бабушке две кроны. Она очень удивилась.
— Ну что ж, спасибо тебе, — сказала она тихо. — Кажется, это первый раз в жизни.
Я посмотрела на портрет трубочиста, на которого так похож отчим, и натянула новые ботинки, провалявшиеся в нашей комнатке почти месяц. Если бы не они, мне пришлось бы идти босиком.
— Дома увидишь кое-что новое, — сказал отчим, когда мы наспех пили кофе, обмакивая в него куски булки. Прощаясь с нами, бабушка заплакала, но мне показалось, что она все-таки не очень огорчена.
Когда заболела мать, путешествие от дома до бабушки отняло у меня целый день, но теперь мы добираемся гораздо быстрее. Новые ботинки немного жмут, но я этого не чувствую. Я без шапки, с всклокоченными волосами, потому что бабушка не успела причесать меня, в мятом и грязном платье, но отчима такие пустяки не смущают. Он крепко держит меня за руку, и я до самой заставы почти бегу за ним. Дальше нам предстоит идти через город, и мы ненадолго задерживаемся: я жду около трактира, пока отчим пьет пиво.
На Новом рынке как раз базарный день. Торгуют десятки ларьков. У одного ларька в большой сетке висит целая связка разноцветных шаров. Я не могу оторваться от шаров, но тут отчим останавливается возле торговца гипсовыми фигурками, разложившего свой товар прямо на мостовой. Меня совсем не интересуют фигурки; повернувшись к ним спиной, я с тоской гляжу на сетку с шарами.
Отчим подробно расспросил о цене каждой фигурки, но заинтересовался только одной. Это была большая группа высотой в полметра: босой мальчик в синих штанах наклонился над пнем, а между ног у него сидит лягушка. Лягушка зеленая, пень коричнево-серый, у мальчика розовое задумчивое лицо. «Лягушка лучше», — решила я и тоже заинтересовалась.