Материнские хроники

Герасевич Елена

Мне страшно. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь был рядом. Заходит акушерка и ругается на меня за то, что я лежу, а не хожу. А у меня уже нет сил даже рукой двинуть.

Круть-верть, еще поворот колеса. Я на кресле. Как я на него попала? Мне кричат тужиться, и я стараюсь изо всех сил делать все правильно. Но на меня ругаются, что я все делаю не так. Грозятся позвать мужа, который до сих пор торчит у окна. Рычу: «Да хоть сантехника зовите, мне все равно!». Надо же, тужиться сил нет, а огрызаться – есть!

– Девочка! 22:10! – слышу голос акушерки

и проваливаюсь в какую-то пустоту. Наверно надо было что-то говорить, благодарить, ну хотя бы смотреть на дочку, а я отключилась. Как в прострации, как будто все не со мною.

Летят стеклышки, кружатся в разноцветном хороводе…

Мужу, так и провисевшему весь день за окном, подносят новорожденную малышку, уже закутанную в одеяльце. А до этого ему показали её через дверной проем, и он на все родильное отделение кричал как любит меня, дочку, всех нас и какая я молодец!

Меня зашивают, но на волне эйфории от пережитых родов эта боль совсем игрушечная.

После приходит медсестра и подсовывает мне какое-то одеяло, а я никак не могу понять, что она хочет. А она мне:

– Дочку-то, дочку-то посмотри!

А там, в одеяле… Боже мой! Личико с кулачок, кожица как восковая… Я лежу, дура-дурой, и реву!

Медсестра мне:

– Чего слезы льешь, потрогай хоть!

А я боюсь! Еле-еле касаюсь ее лица и с удивлением выдыхаю: «Ой! Вот это да!».

* * *

Оставшуюся ночь я провела на каталке в коридоре. Меня бил жуткий озноб, хотя на улице в те дни даже ночью стояла невыносимая жара. Медсестра, увидев, как меня трясёт, принесла одеяло, а потом еще одно. Я согрелась, но уснуть так и не смогла. Хотя я, в общем-то, и не старалась. Даже в голову не приходило, что надо отдохнуть и выспаться. Так и лежала всю ночь с идиотской улыбкой от уха до уха. А между ними ни одной мысли, ни о будущем, ни о прошлом.

Медсестра все уговаривала меня поспать, но разве можно уснуть, когда где-то плачет дитё? И напрасно меня убеждали, что это не моя, что моя крепко спит.

В пять утра за мной пришла медсестра и я потопала до палаты. Сама. Как вспомню – так вздрогну. Сначала пешком в один конец длиннющего коридора, потом по лестнице на второй этаж, а потом то же расстояние до палаты. Ближе к концу пути я оглохла и стала задыхаться, но каким-то чудом все-таки добралась до кровати и повалилась на нее кулем. В ушах вата, в глазах фейерверк, дышать нечем, сердце бьется как сумасшедшее, возле кровати лужа крови.

Мне что-то вкололи, стало легче… Поменяли пропитанную кровью пеленку и приказали час не вставать. Через какое-то время в палату принесли дочку.

Наконец все системы организма пришли в норму, и я еле дождалась окончания положенного времени. Потом осторожно встала и подошла к пеленальному столику, на котором лежал клетчатый байковый сверточек.

Умом я понимала, что это моя дочь, но не более того. Я внимательно разглядывала ее припухшее личико, повторяя про себя выбранное имя: Надя, Надюша, Наденька, словно пробуя

его на вкус.

Зачем-то решила ее распеленать и потрясенно разглядывала крохотные пальчики и пяточки, размером с подушечку моего большого пальца. Но мы все еще были словно по разные стороны стеклянной стены.

– Дочка… – тихо позвала я. – Надя…

Как же трудно мне было произнести это вслух! Слова казались чужими, механическими. Но то, что случилось потом я не могу объяснить до сих пор, потому что так и не нашла метафор, описывающих произошедшую перемену. Стена исчезла и во мне включилась мама.

Да, мне предстояло еще долго возрастать в своем материнстве, но я отчетливо запомнила ту близость и теплоту, которую ощутила от осознания, что это МОЯ дочь. В родовой я слышала, как врачи переговариваются куда меня определить – вместе с ребенком или отдельно (все-таки серьезные разрывы, большая кровопотеря и так далее). Но гинеколог твердо сказала: вместе. Низкий ей за это поклон, ведь тогда совместное пребывание с детьми было скорее новшеством, чем повсеместной практикой. Кто знает, включилось бы у меня эта материнская кнопка, если бы дочку приносили только для кормления.

Малышка закряхтела и приготовилась заплакать, и я попыталась запеленать ее обратно. Через несколько секунд поняла, что забыла порядок распеленывания и без помощи не справлюсь.

Попыталась взять дочку на руки, но поняла, что сил нет. Тогда положила ее подальше от края, чтобы она не скатилась со стола (ага, новорожденный младенец) и выглянула за дверь палаты в поиске кого-то из персонала. Коридор был пуст и тих. Шепотом позвала:

– Медсестра-а…

Тишина. Чуть громче, но все равно шепотом снова:

– Медсестра-а…

Откуда-то появилась бабка в медицинском халате и набросилась на меня с криком:

– Чё орёшь?!

Мычу, что в первый раз, мол, распеленала, а обратно не получается завернуть.

Она на меня:

– Вот идут рожать, а ничего не знают, делать ничего не умеют.

Не прекращая ворчать, медсестра подошла к пеленальному столику и в один момент превратила мою доченьку в аккуратное полешко. Напрасно я пыталась уловить порядок движений – её руки мелькали как молнии!

– Иди ложись, – грубо скомандовала она мне. – Я подам.

Когда я с кряхтением устроилась на скрипучей панцирной кровати, медсестра сунула мне под бок дочку. Я, конечно, теоретически понимала, как должен происходить процесс кормления, но на практике никак не могла пристроить грудь к малышовому ротику. Бабка, дергая меня за втянутый сосок разразилась новой порцией ворчания. В конце концов мое сокровище намертво присосалось к груди.

Я еще долго выводила медсестер из себя своим неумением пеленать (научилась только через 1,5 месяца) и дурацкими вопросами. А еще шокировала соседку по палате, когда держала дочку по нужде над раковиной (начиталась Никитиных). Но когда на выходных нам дали всего десять пеленок на два дня, критические замечания в мой адрес утихли.