Материнские хроники
Шрифт:
У меня не было ни ручки, ни листочка, чтобы записать услышанный рецепт и поэтому я как стишок повторяла его до самого дома! Картина маслом: я влетаю в квартиру (насколько позволяет «влетать» восьмимесячный живот), шевеля губами и что-то там бубня, бегу к столу, хватаю ручку с бумагой и начинаю что-то судорожно записывать. Все попытки близких заговорить со мной пресекаю энергичными взмахами свободной руки. Выгрузив рецепт из головы, плюхаюсь на диван и облегченно выдыхаю – миссия выполнима!
Я бы не стала так подробно описывать свои садово-огородные сдвиги, если бы они не были связаны с третьей
Я плохо помню, как начались схватки (помню, только, что это случилось, как обычно, утром), как приехала в роддом, как пришла в палату. Помню, как меня ругали за то, что я очень медленно иду до родовой, потому что ребенок вот-вот родится. А вот сами роды не помню вообще. Они были очень быстрые и совершенно не выматывающие.
Надо сказать, что и сама беременность протекала у меня удивительно легко и практически без токсикоза. В первый день, когда мне стало очень плохо, я взмолилась Пресвятой Богородице, что, если можно, пусть у меня не будет токсикоза, потому что у меня совершенно нет сил. И на следующий день все неприятные ощущения как рукой сняло. Да, меня порой слегка мутило от резких запахов, но они мне и в обычном состоянии удовольствия не доставляют.
Уже к обеду моя малышка лежала рядышком, обмеренная и взвешенная, и нас определили в совместную палату, куда меня привезли почти сразу. В этот день пошел первый снег…
Дочка проспала все первые сутки. Напрасно врач уговаривала меня отдохнуть и набраться сил, напрасно объясняла, что ребенку совершенно нормально спать после родов, что малышка нуждается в отдыхе не меньше мамы. Я как маньячка вертелась около дочки, прислушиваясь к её дыханию.
Вера оказалась самым спокойным ребенком из всех. Первые полгода она только спала и ела, ела и спала. Обеспокоенная таким «странным» поведением, я поделилась своими тревогами с участковым педиатром. Удивленно вскинув брови, та спросила: «Мамочка, у вас нормальных детей до этого что ли не было?»
Через 19 дней после родов я угодила в больницу с маститом. Сейчас сложно сказать, что стало основной причиной болезни: то ли я застудила грудь, когда разгоряченная выскочила на балкон развесить белье, то ли неправильно кормила и сцеживала – молока было очень много, а сил не было совсем.
Ночью проснулась от ужасного озноба. Меня так трясло, что стучали зубы, и очень болела грудь. Еле заставила себя встать, выпила горячего чая. Измерила температуру – 39,8. После чая и жаропонижающего согрелась, но грудь стала болеть еще сильнее. Еле дождалась утра и позвонила своей куме, врачу-гинекологу, описав симптомы. Та сказала немедленно вызывать скорую и ехать в больницу.
В скорой сказали, что возьмут меня, но только без ребенка, мол, она большая уже, а если с ребенком, то только платно. Таких денег у нас не было. Пришлось идти на хитрость и звонить знакомому с
В больнице на меня накинулись, что я приехала с малышкой, а я что-то там промямлила типа «оставить не с кем». Впрочем, это было не такое уж вранье – мама днем уезжала в Москву сдавать госэкзамены (она закончила православный Свято-Тихоновский богословский институт), а муж тем же утром только-только вернулся из командировки. Да и не могла я его оставить с двумя детьми и новорожденным младенцем.
Мне было настолько тяжело, что я даже не отреагировала, когда Веру забрали в «детскую», а меня определили в отдельную большую палату для мам. Пришла врач, дала градусник, а на нем 41. На меня опять напустились, что я молчу, когда мне так плохо и тут же вкатили два укола.
Не успела я прийти в себя, как вошла то ли врач, то ли медсестра и приказала собирать вещи – меня переводили в другую палату. Оказывается, моя чудная спокойная девочка принялась так орать в детской, что переполошила всех малышей. Успокоить ее не было никакой возможности, и было решено положить нас вместе. В платной палате. Бесплатно.
Это были десять дней почти райской жизни! Я только спала, ела и ходила на процедуры. Единственной проблемой был электрофорез, для которого надо было топать в другой корпус. Как бы крепко Вера ни спала, как бы хорошо она перед этим ни поела, стоило мне отойти на несколько метров от палаты, как моя девочка просыпалась и принималась плакать. Я возвращалась, меня ругали, что дочь орет благим матом, а что я могла сделать? Ребенка же с собой нельзя брать, а я и так – и туда бегом, и обратно вприпрыжку.
Жалобы дошли до моего лечащего врача, и на третий день она зашла в палату как раз в аккурат перед тем, как мне надо было идти на очередную процедуру. Спросила: «В чем дело, почему дочь постоянно плачет?». Я говорю: «Вовсе не постоянно, а лишь когда я ухожу в другой корпус на лечение. Стоит мне скрыться за дверью, Вера тут же просыпается и успокоить ее могу только я».
Доктор ухмыльнулась и отправила меня на электрофорез, обещав присмотреть за спящим младенцем. Когда я вернулась, то увидела, как моя врач ходит по палате с Верой на руках и поет ей песни. Дочь молчала! Врач отдала мне ее со словами, что еще не видела такого привязанного к матери ребенка, но с тех пор стала каждый раз приходить в палату, пока я бегала в другой корпус, и нянчиться с моей крикуньей. И вообще относилась ко мне очень нежно, по-матерински. А я даже имени ее не помню…
Они совсем другие!
Первый год после Вериного рождения практически выпал из моей памяти. И хоть дочка была на редкость спокойной и уравновешенной девочкой, да и Люба уже достаточно подросла, а Надя и вовсе не доставляла никаких хлопот, я все равно, что называется, не вывозила.
Было сложно. Временами архисложно. Мне до сих пор стыдно за многие моменты, когда мои дети вместо нежной и любящей мамы видели мегеру, у которой нет ни ума, ни сердца. Вечная боль от совершенных ошибок со временем притупилась, но я все равно нет-нет да и думаю: «А вот если бы я тогда сдержалась, если бы справилась со своим раздражением и гневом…». Понимаю, что сослагательное наклонение тут бессмысленно, но пока я не до конца совладала с этими мыслями.