Матросы
Шрифт:
— Я отвергаю не суровую и честную дружбу, а вашу слюнтяйскую романтику дружбы. — Ганецкий заискивающе попросил: — Только не говори пока никому. Лады? Надо же что-нибудь предпринимать.
— У тебя сохранились какие-то чувства к Катюше? Если есть у тебя эти чувства… ты сумеешь найти выход, и самый верный.
— Конечно, конечно сохранились, — залепетал Борис. — Я даже скучаю по ней. Издалека она так мила. Мне нравятся и ее глаза…
— Я не пойму… Ты издеваешься?
— Серьезно, вполне серьезно… Вы болтаете о дружбе, а вот пришло
На другой день Ганецкого вызвали к замполиту училища. «Неужели сподличал Вадим? — размышлял Борис, дожидаясь приема. — Обещал никому не говорить. Ему можно верить. А если он по глупости поделился с кем-нибудь и тот сообщил сюда? Что же тогда делать? Как отвечать?»
Лихорадочно оправив ремень, в каком-то неожиданном для себя смятении Борис перешагнул порог кабинета. Вся предварительная «гимнастика мысли» полетела к черту. К начальству, и именно к нему, он являлся безоружным.
На своем веку замполит повидал немало самых разных людей и постепенно научился разбираться в сложных человеческих характерах. Родители, посылавшие в училище своих сыновей, естественно, доверяли дальнейшее их воспитание офицерам. Замполиту приходилось отвечать за каждого молодого курсанта не только перед начальством, но и перед родителями курсантов, да и свою совесть легко не обойдешь.
Что и доказывать — несравненно спокойней, если течение училищного быта нормально и волны потока не размывают берегов. Каждый курсант, правильно понимающий свои обязанности, помогал такому размеренному движению училищной жизни. Всякий же курсант, выбивавший ее из русла, осложнял задачу воспитания.
Кивком головы замполит ответил на приветствие и, не поднимая век, смотрел на ботинки курсанта, забрызганные по самые шнурки мелкой песчаной грязцой. Недопустимо оплошал на сей раз предусмотрительный Ганецкий.
— Чем вы занимались в Севастополе? — спросил замполит, опустив веки и постукивая пальцем по краешку стола.
— Не знаю, что вы имеете в виду, товарищ капитан первого ранга. — Голос Ганецкого сразу сел.
— Я имею в виду, — замполит раздельно повторил слова курсанта, — ваши похождения.
— Не понимаю, товарищ капитан первого ранга. — Ладонь, прижатая ко шву, шевельнулась, на вспотевшем лице Ганецкого появилась страдальчески-предупредительная улыбка.
— Познакомились, увлекли девушку своей ветвистой речью, плечиками с курсантскими погонами и… обманули.
— Я… я… не обманул ее…
— Обманули! Наобещали с три короба, спохабили, сели в цельнометаллический вагон и…
Замполит не сумел договорить, налил себе стакан воды, выпил. У него тоже есть взрослая дочь. Сколько трудов стоило ее вырастить! И вот попадется на ее пути такой похабник, что ему!
Нервная запальчивость начальника помогла Борису унять, утихомирить собственные возбужденные мысли. Надо было действовать немедленно, не дать возможности усомниться в его честности
— Я любил ее и продолжаю любить, товарищ капитан первого ранга! — чеканно отрапортовал Ганецкий.
Замполит пока еще недоверчиво изучал лицо курсанта, будто застывшее, оскорбленное. Такой поворот дела застал его врасплох.
— Любовь — не порхание бабочки с трепыханием крылышек, а… а… — он не мог подыскать нужных слов. — Вы обещали на ней жениться?
— Да.
— Она вам поверила, решилась на все… — замполит снова воспламенился. — Вы готовитесь носить мундир советского морского офицера. А мундир советского офицера не только дает права, но и налагает обязанности.
— Я знаю это, товарищ капитан первого ранга!
— Надо знать и выполнять. Даю вам срок, — белые пальцы перелистали настольный календарь, — неделю. Если вы примете единственно правильное в вашем положении решение, то можете подать рапорт и получить отпуск на устройство личных дел… В порядке исключения… Если же примете неправильное решение, мы вынуждены будем воспользоваться предоставленными нам правами…
Ганецкий лихорадочно соображал. Нет, так уйти нельзя. Надо отыскать… Что отыскать? Как лучше. А как лучше? Катюша нравилась ему, да, пожалуй, нравится и поныне. Разве она урод или бестолочь? Он вспомнил ее… На Историческом бульваре… Она захотела цветок, выросший в расщелине обрыва. Когда он заколебался, Катюша сказала ему: «Тот плохим испанцем был, кто за любовь свою не жертвовал и жизнью». Это было еще до того, как она отдалась ему. Он достал ей цветок. Живое воображение перенесло Бориса в полузабытый мир ее чувств, наивного и страстного обожания. И к тому же она так хороша, приманчива и нежна. Зачем испытывать время, людей, накапливать мусор кривотолков вокруг своего имени? Если решиться сейчас, он выйдет победителем. Если протянуть неделю, неизвестно еще, как сложатся дела. Согласие сию минуту дороже согласия после недельных поединков с самим собой.
— Мне не нужно долго раздумывать, товарищ капитан первого ранга. — В голосе Ганецкого очень естественно прорвались оскорбленные нотки. — Я дал слово и честно выполню его.
— Да? Вот как? — замполит сразу потеплел и даже растерялся.
— Мне было стыдно… Я не хотел просить разрешения до окончания училища, — Ганецкий шел напролом и извлекал все, что возможно было извлечь из, казалось бы, безвыходного положения. — Разрешите мне жениться на любимой девушке?..
— Отлично. — Старший офицер был растроган и покорен. — Можете быть свободны. Подумаем, как практически все оформить.
Практически все оформлялось как по мановению жезла. Вторично звонил Михайлов. Случай с Катюшей как бы превратился в соревнование отзывчивых сердец. Каждый пытался как можно полнее выказать свое участие. Борис на десять суток уезжал в Севастополь. На вокзале его провожал грустный Вадим.
— Что ты теперь думаешь обо мне? — на прощание спросил Ганецкий.