Маяковский без глянца
Шрифт:
– И автомобиль мне не нужно. Куда мне ездить?
Придумывал еще и предлагал маме, что он ей купит, а маме ничего не нужно было.
Николай Николаевич Асеев:
Мать была сдержанна в выражениях своих чувств так же, как и сам Маяковский. Я был у них два или три раза, буквально упрошенный Владимиром Владимировичем сопровождать его на Пресню. Помню очень маленькие комнатки, помню диван, на котором не умещался Маяковский, кошку, которую он гладил большой рукой, прикрывая ее всю, редкие вопросы, прерываемые длинными паузами. Наконец Маяковский поднимался, говорил: «Ну,
Вера Николаевна Агачева-Нанейшвили:
В 1925 году я снова побывала в Москве у тети Саши (А. А. Маяковской. – Сост.) и опять виделась с Володей. Это было до его поездки в Америку. Мы с Олей навестили брата в его рабочей комнате в Лубянском проезде. Он усадил нас за небольшой столик, предложил чаю, угощал вареньем, нежно приговаривая:
– Это розовое варенье моя мамочка мне сварила.
Людмила Владимировна Маяковская:
Маме он привез (Из поездки в Америку. – Сост.) машинку для вдевания нитки в иголку. У нас была знакомая, которая с удивлением говорила об этом:
– Как! Молодой человек, который поехал в Америку, где столько интересного, где у него было столько дел: он должен читать стихи, писать что-то, – и вдруг он вспомнил, что у мамы глаза плохо видят и ей нужна машинка вдевать нитку в иголку. И он ей привез!
Павел Ильич Лавут:
Мать и сестры Владимира Владимировича несколько раз были на выставке. Как-то днем Александра Алексеевна (мать поэта) с Людмилой Владимировной осматривали выставку. Маяковский был трогательно внимателен к ним, водил по выставке, вспоминал.
– Вы, наверное, устали? – беспокоился он о матери (Маяковский был с матерью на «вы»).
Прощаясь, он поцеловал ее, а свидетелям этой сцены сказал, словно извиняясь:
– Ну, маму поцеловать можно!
Ольга Павловна Беюл:
Незадолго до своей кончины, рассказывала Александра Алексеевна, он пришел какой-то тихий и задумчивый.
Я его спрашиваю: «Володичка, что с тобой, милый? Расскажи ты мне, я же вижу». А он руки мне целует и засмеялся: «Не волнуйтесь, мамочка моя милая, у меня все хорошо».
Брат
Николай Николаевич Асеев:
В отношениях с сестрами была тоже родственность старшего в семье, хотя он был младше сестер. Но длительных семейных разговоров он не заводил, да и недолюбливал. Вкусы, очевидно, были разные. По крайней мере, те разы, которые я бывал у него в семействе, было заметно, что разговоры, помимо самых необходимых предметов, не клеятся. Да и меня он так усиленно тащил поехать к родным, что казалось, ему нужен был громоотвод от громыхания голоса Ольги Владимировны и молний, сверкавших в глазах другой сестры, Людмилы, кажется обижавшейся на некоторую отчужденность Владимира Владимировича от родственных традиций.
Людмила Владимировна Маяковская:
Володе тоже
Помню (это было в 1925 году), Володя забежал к нам и сообщил, что едет во Францию и если удастся, то в Америку. Он спросил, что нам привезти. Мы подумали: он едет в Америку не на прогулку, у него будет много работы, много надо увидеть. О чем же его просить? И мы сказали:
– Что хочешь, то и привези, мы ничего не просим. Потом, когда он пошел, сестра вышла на площадку и крикнула:
– Привези чулки! – и назвала размер и цвет.
В июле мы получили от него телеграмму и письмо из Мексики.
А когда Володя вернулся из Америки, оказалось, он не забыл о чулках для Оли, привез мне и маме подарки. Оля особенно радовалась кастаньетам, которые привез ей Володя из Мексики.
Василий Абгарович Катанян:
С тех пор, как младший брат самостоятельно определил свое призвание, у него со старшими сестрами никакой интеллектуальной близости не осталось. Это очень наглядно явствует из широковещательно опубликованных в первом томе огоньковского собрания сочинений писем брата. Конечно, он любил и жалел двух одиноких женщин, и тем сильнее в то же самое время они его раздражали.
Чем? Похожими чертами, карикатурно затупленными. Антиартистизмом. Полной несовместимостью вкусов.
Лили Юрьевна Брик. Из дневника:
До чего Володю раздражают родственники – его форменно трясет, когда Люда бывает у нас раз в три месяца. Я даже зашла к нему в комнату и сказала: надо хоть полчаса поговорить с Людой или хотя бы открыть дверь – она не войдет. А он: Я не ма-гу а-на ме-ня раз-дра-жа-ет!!!! и весь искривился при этом.
«Муж»
Софья Сергеевна Шамардина:
С 1927 года я в Москве. Встречаемся. Еще не знакомит с Лилей. Но, встречаясь с ним, чувствую, что он всегда с ней. Помню – очень взволнованный, нервный пришел ко мне в ЦК рабис (была я в то время членом президиума съезда). Возмущенно рассказал, что не дают Лиле работать в кино и что он не может это так оставить. <…> Он вынужден обратиться в ЦК рабис – «с кем тут говорить?»
Повела его к Лебедеву. Своим тоненьким, иезуитским таким голоском начал что-то крутить и наконец задал вопрос: «А вам-то что, Владимир Владимирович, до этого?»
Маяковский вспылил. Резко оборвал. Скулы заходили. Сидит такой большой, в широком пальто, с тростью – перед крошечным Лебедевым. «Лиля Юрьевна моя жена». Никогда ни раньше, ни потом не слышала, чтоб называл ее так.
И в этот раз почувствовала, какой большой любовью любит Маяковский и что нельзя было бы так любить нестоящего человека.
Виктор Борисович Шкловский:
Володя носил кольцо, подаренное Лилей, с инициалами. Он подарил Лиле кольцо-перстень и дал выгравировать буквы «Л. Ю. Б.». Буквы были расположены по радиусам, и эта монограмма читалась как слово «люблю».