Маяковский едет по Союзу
Шрифт:
Помню — / то ли пасха, / то ли — / рождество: / вымыто / и насухо / расчищено торжество. / По Тверской / шпалерами / стоят рядовые, / перед рядовыми — / пристава. /… / На всю Сибирь, / На весь Урал / метельная мура. /… / — Будто было здесь?! / Нет, не здесь. / Мимо! — / Здесь кедр / топором перетроган, / зарубки / под корень коры, / у корня, / под кедром, / дорога, / а в ней — / император зарыт.
Он предварял и стихотворение «Екатеринбург — Свердловск»: — Был захолустный Екатеринбург, а теперь — растущий и преображающийся Свердловск. А что еще будет! Ведь это только начало!
…как будто / у города /
Свердловск очень нравился Маяковскому, в особенности его молодежь: «северное» спокойствие аудитории, умение слушать.
Днем он читал для комсомольского актива, вечером — для студентов Уральского политехнического института. Молодежь следила за каждым его движением, ловила каждое его слово.
В газете появилось трогательно-наивное и вместе с тем деловое объявление:
«Сегодня в клубе рабкоров состоится занятие литгруппы „На смену“ совместно с рабкорами Свердловска. Беседу проведет поэт Вл. Маяковский. Вход по особым билетам, разосланным по рабкоровским кружкам».
Но самым важным было то, что за пять дней пребывания в Свердловске Маяковский написал три стихотворения, О двух я уже упомянул. Назову еще «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», которое он обычно объявлял несколько иначе: «О моем вселении…» Интересна история этого стихотворения. Сестра поэта — Людмила Владимировна — рассказывала, что брат помог приобрести им (матери и сестрам) квартиру в новых кооперативных домах Трехгорной мануфактуры. Впервые войдя в нее, он спросил: «Это у всех рабочих квартиры с ванной?» Тогда, вероятно, и родилась мысль написать стихотворение о вселении в новую квартиру. Здесь, в Свердловске, побывав в хорошем общежитии и в новых домах, куда вселялись рабочие Верхне-Исетского завода, он снова вернулся к этой теме.
Однажды после чтения «Ванны» какой-то парень спросил Маяковского: «Вот вы пишите „ванна“, так это ж редко, у кого ванна! Это не реально!»
— Важна сама идея. Если уж начали строить с ваннами — дальше пойдет быстрее. Так, по крайней мере, должно быть, и я уверен, что так и будет.
30 января утром в Свердловске на вокзале я узнал, что через час должен пройти вчерашний «курьерский» из Владивостока. С трудом дозвонился в гостиницу Маяковскому (автоматов тогда еще не было). Собрав срочно вещи (свои и мои), он примчался на извозчике. Оказалось, что мягкий вагон «заболел» и его собираются отцепить, а пассажиров разместят кого куда. Билетов пока не дают. Я разыскал начальника поезда.
— Для Маяковского сделаю все, что могу. Только обязательно познакомьте меня с ним. Какой он из себя?
Пока поезд маневрировал, появился и Маяковский с носильщиком.
Начальник выполнил свое обещание и единственное двухместное свободное купе в «международном» предоставил нам.
Повезло, что и говорить!
Тут необходимо сделать отступление весьма принципиального характера: через сорок шесть лет в свердловском сборнике «Поиск» (1974 г.) отведено место и пребыванию Маяковского на Урале.
Автор очерка справедливо делает оговорку: «О предельной точности всегда говорить рискованно. А здесь тем более: ведь сам я не был очевидцем описываемых событий…» Но далее начинает фантазировать, рассказывая, как провожали Маяковского на ночь глядя на
Уже второй / должно быть ты легла / Покой благой / в ночи Млечпуть серебряной Окою / я не спешу и молниями телеграмм / Мне незачем тебя / будить и беспокоить -
такая абсурдная фраза: «Строки эти приходят во время поездки в Свердловск, звездной ночью, навевающей покой…» И дальше автор статьи В. А. Арутчева вдается в область художественного вымысла.
Откуда автору знать, где именно поэт создавал эти строки, — ведь он с ней не делился. Ко мне она по этому поводу не обращалась. А коли и обратилась бы, я, находясь тогда рядом с Маяковским, пожалуй, не мог бы ей быть полезен.
Дальше автор ничтоже сумняшеся к тому же времени относит и такие заготовки:
На знаю я страшнее / оскорбленья / просыпов / чтобы не видеть / то что видит Осипов.
Автору бы надо задуматься, кого поэт имел в виду, намечая эти мрачные строки.
В январские дни 1928 года Маяковский не мог знать Л. Осипова, ибо он появился на писательском горизонте не ранее второй половины этого года, то есть тогда, когда стал управделами ФОСПа (Федерации объединений советских писателей).
Осипова Маяковский пригвоздил не зря — он явился прототипом бюрократа Оптимистенко в «Бане».
Осипов не отличался сдержанностью и вежливостью. Особенно это чувствовалось в отношении к людям, которых он недолюбливал, и в первую очередь к Маяковскому. А тут еще в связи с намечавшейся выставкой «20 лет работы Маяковского», как я понял, у Владимира Владимировича произошла в начале 1930 года размолвка с Осиновым, который, очевидно, нанес ему оскорбление, и логика событий говорит о том, что Маяковский тяжело переживал это…
В одной из записных книжек рукой Маяковского записан номер телефона Осипова — 4-31-14.
Предсмертные же наброски из так называемого «Неоконченного» так же, как и ранее приведенные, появились, конечно, в 1930 году, а точнее, незадолго до катастрофы.
Автор статьи В. А. Арутчева ссылается на то, что эта записная книжка была в экспозиции выставки в феврале и марте 1930 года и Маяковский не мог вписать в нее этих строк в предсмертные дни. Даже если не считать того, что этого доказать невозможно [38] , сама по себе логика не на стороне автора. Почему поэт не мог делать наброски в другие сроки? Ведь между январем 1928 года и 1930 годом пролегают два года!
38
Думаю, что такие строки поэт вообще не мог экспонировать.