Мазепа
Шрифт:
– Проклятие! – воскликнула Наталья. – Батюшка, и вы могли вымолвить это! – Слезы брызнули из глаз ее.
– Благословение не может пасть на упрямое дитя, которое, предавшись преступной страсти, навлекает бедствия на главу родителей… Быть может, участь моя зависит от этого брака!..
– А если б меня не было на свете, что б тогда было? – спросила Наталья твердым голосом, утерши слезы.
– Тогда бы… тогда бы Понятовский не узнал тебя, не полюбил, не получил твоего отказа и не мог бы сделаться врагом моим…
– Итак, меня не будет на свете! – сказала Наталья хладнокровно и обратилась к дверям.
– Дочь моя, Наталья, постой! – вскричал Мазепа. Наталья остановилась.
Мазепа не знал, что Наталье известно местопребывание Огневика,
– Что ты замышляешь, безрассудная! – сказал он жалостно, с нежным упреком. – Знаешь ли ты, что сталось с Богданом? Где он? Ужели ты завещала верность хладному праху? Быть может, его уже нет в живых! Мне сказывали, что его сослали в Сибирь и что он пропал без вести… – Мазепа пристально смотрел на Наталью.
– Я верна живому и любящему меня, – отвечала Наталья. Она хотела что-то примолвить и внезапно замолчала.
Мазепа задумался на несколько минут. Подозрение возродилось в душе его, и он вдруг переменил обхождение свое с дочерью.
– Успокойся, дочь моя! Я не стану более принуждать тебя. Время просветит тебя и даст мне, может быть, силы перенесть это горе. Об одном умоляю тебя: береги себя! Не убивай отца своего грустью и отчаянием! Я решился всем пожертвовать для твоего спокойствия и счастия. – Наталья нежно обняла отца своего и заплакала, но не смела напоминать ему об Огневике. Мазепа возвратился к столу, взял пакет писем и, отдавая их Наталье, сказал:
– Вот все, что мне осталось после твоей матери! Прочти их: ты увидишь, как она любила твоего отца!
Наталья вышла из комнаты, и Мазепа, сев на свое место, покачал печально головою и сказал про себя:
– Железная душа! Не далеко яблоко падает от яблони! Настоящая кровь моя! Нет, с ней нельзя ничего сделать силою! Испытаем другие средства.
Между тем Орлик чуть свет отправил из войсковой канцелярии гонцов во все полки с приказанием готовиться к немедленному выступлению в поход. Все пришло в движение в Батурине. Казаки с радостью известились о предстоящих битвах и опасностях и собирались в круги, на площадях и возле шинков, толковать о будущем и воспоминать прошедшее. Насупротив гетманского дворца находилась обширная корчма, выкрашенная красною краскою, которую держал на откупе перекрест из жидов, любимец гетмана, поставлявший по подряду все припасы на его кухню и исправлявший разные его поручения. Корчма разделена была на две половины.
В одной были комнаты для приезжих и одна большая зала, где собирались офицеры играть в кости, толковать и пить виноградное вино и старые польские меды: _малинник_ и _вишняк_, которыми производили торговлю монастыри католические. В другой половине, состоявшей из трех обширных комнат, обставленных вокруг узкими столами и скамьями, толпились с утра до ночи сердюки и казаки, пить водку, мед и пиво, есть сельди, курить табак и слушать или рассказывать новости. В праздничные дни молодые казаки плясали здесь с малороссийскими красавицами, при звуках гудков, сопелок и цимбалов. Вокруг корчмы теснились, во всякое время, нищие, калеки, странствующие певцы с бандурами. Перекрест, отрекшись от веры отцов своих, придерживался, однако ж, их обычая: он торговал всем, то есть покупал все, что только мог купить за бесценок, продавал все, что мог сбыть с большою выгодою, и, усыпив раз навсегда свою совесть, во всем искал одних барышей, обращаясь с людьми, как с товаром. Подобно всем бессовестным богачам и всем пролазам, покровительствуемым людьми сильными, перекрест пользовался наружным уважением и был всеми внутренне ненавидим и презираем. Он имел от гетмана поручение собирать вести, доносить ему о духе войска и распространять слухи. Хитрый перекрест хотя был всеми подозреваем в шпионстве, но он умел привлекать посетителей в свою корчму сделавшись для всех необходимым. Он отпускал товары в долг казакам, пользующимся уважением и любовью товарищей, потчевал их и даже ссужал деньгами, вмешивался в их ссоры и в любовные дела и был предстателем пред начальниками за провинившихся.
– Гей, любезный наш хозяин! – сказал седой урядник. – Вели-ка подать гарнец доброго меду, чтоб распить его, на прощанье, с приятелями. Как воротимся из-под шведа, так заплатим тебе шведскою добычею.
– За то, что ты принесешь из-под шведа, я не дам и полкварты простой горелки, – отвечал перекрест, улыбнувшись насмешливо. – Смотри, береги только свою седую чуприну! Послушай-ка, что говорят о шведах московские солдаты!
– А что говорить москалям? Били их шведы, а потом они побили шведов, да еще и город зачали строить на их земле, – возразил урядник.
– Правда, удалось москалям побить шведов там, где не было их короля, – примолвил перекрест, – и где на одного шведа было по десяти русских…
– Брешешь, пане хозяин! – сказал с гневом урядник. – Я сам был при московском войске, когда мы побили шведов в Польше, под Калишем, с князем Меншиковым, в Чухонщине с Шереметевым и в самой шведской земле с Апраксиным. Мы были равны числом. А чтоб ты знал, как москали не боятся теперь шведа, так я расскажу тебе, что сделал Апраксин. Узнав, что шведов только восемь тысяч противу нас, он взял с собою столько же московского войска, хотя имел его втрое более, и пошел навстречу шведу, напал, разбил в пух и воротился, не потеряв своих и десятой доли. Не веришь, так спроси у Грицка и Потапенки: они были тогда со мною. Да и пан есаул Кравченко скажет тебе, правду ли я говорю…
– Я не хочу спорить, что москалям удалось побить шведов раза два, три, да все-таки стою на своем, что тогда не было с ними их короля, – возразил перекрест.
– Ну, а что диво их король! – сказал урядник. – Побил он русских под Нарвой, да тогда и с русскими не было их царя, а начальствовал ими изменник, который продал московское войско да и улизнул к шведам, со своими немцами! Эдак немудрено воевать! Уж московский-то царь – не шведу чета! Орел орлом! Как взглянет на человека, так дрожь пронимает, а что схватит в руки, все трещит, будь сталь, будь камень… Сущий богатырь! Конь под ним так и вьется, а как гаркнет перед войском, так, кажется, и мертвый бы встрепенулся. Пусть бы король шведский встретился с самим царем, так ему небо с овчинку покажется! Как вспомню про старину, так царь московский, ни дать ни взять, наш Палей!..
– Сгинь ты, пропади со своим Палеем! – сказал перекрест, плюнув и топнув ногою. – Вот нашел кого сравнивать с царем!
– Я не сравниваю, – возразил урядник, – а так, пришло к слову! Состарился я на войне, а отроду не видывал таких молодцов на коне перед войском, как царь, да наш Палей, с которым мы били и татар, и турок, и ляхов…
– Стыдно и грешно тебе, старик, вспоминать о Палее, – сказал перекрест, – разве ты не знаешь, что он наказан за измену?
– А мне почему знать! – отвечал урядник. – Так было сказано, а правда ли, одному Богу известно.
– Не одному Богу, а целому свету известно, – примолвил перекрест, – что Палей поступил против присяги, грабив польских панов против воли и вопреки приказаниям нашего милостивого пана гетмана…
Старый урядник громко захохотал.
– Ха, ха, ха! так это, по-твоему, измена! – сказал он. – А который гетман, считая от Хмельницкого до нашего милостивого Ивана Степановича, не нагревал рук в Польше? Ге, ге, хозяин! Ты, видно, не считал подвод гетманского обоза, когда мы воротились из последнего похода в Польшу! Ведь для нашего брата, казака, Польша то же, что озеро: как захочется рыбки, так и закидывай уду!