Мазепа
Шрифт:
– Будь спокоен! – сказал гетман, – Поручение ее не касается нашего общественного дела… Позови ее, а сам останься в канцелярии и изготовь подорожный лист для нее и подарки для моих приятелей в Петербурге.
Орлик вышел, и чрез несколько минут явилась Мария. Мазепа приветливо улыбнулся и, покачав головою, сказал:
– Чудная ты женщина, Мария! Вместо того, чтоб стареть, ты все становишься прекраснее. Я, право, боюсь, чтоб в Петербурге ты не вскружила всех голов…
– Тем лучше будет для вас, – отвечала Мария шутливо. – Я заставлю
– Спасибо и за доброе желание, – сказал Мазепа, – а что я не сомневаюсь в твоей дружбе, – примолвил он, взяв ее за руку, – это я докажу тебе теперь. Дело, которое я поручаю тебе ныне, составляет величайшую для меня важность. Орлик уже сказал тебе, что Наталия – дочь моя. Неопытность и злые советы вовлекли ее в постыдную страсть к этому бродяге, которого я лелеял в моем доме, к палеевскому казаку Огневику. Он теперь находится в Кронштадте, на Галерном флоте… Мария… друг мой… избавь меня навеки от этого человека!
Холодный трепет пробежал по всем жилам Марии. Мазепа заметил ее смущение.
– Ты побледнела, Мария! Что это значит?
– Я не знаю, чего вы от меня требуете… Не понимаю вас! – отвечала она с притворным хладнокровием. – Начало вашей речи смутило меня…
– С твоею твердою душою стыдно смущаться! Неужели ты не в силах раздавить червя, убить змею? А враг наш хуже, чем змей, и ничтожнее, чем червь!..
– Итак, вы поручаете мне убить Огневика? – сказала Мария, едва преодолевая внутреннее движение.
– А разве ты не в состоянии выполнить это поручение, для счастия, для спокойствия твоего друга, твоего любовника? Мария! Вот лист белой бумаги, подписанный мною. Пиши сама, чего требуешь за свой великодушный подвиг. Я на все согласен.
Мария подошла к столу, взяла бумагу и изодрала ее в куски, сказав:
– Вы обижаете меня! На что я решаюсь из дружбы, того не сделаю за миллионы!
Мазепа бросился ей на шею и прижал ее к сердцу, восклицая:
– Друг мой, моя добрая, моя милая Мария! Никогда не забуду тебя, никогда не оставлю тебя! Отныне я твой – как был в первый день нашей любви.
Сняв с руки своей драгоценный перстень, Мазепа надел его на палец Марии, примолвив: – Да послужит он символом сочетания душ наших!
Мария, притворяясь тронутою внезапным порывом прежней любви гетмана, рада была, что могла прикрыть мнимою чувствительностью смятение, произведенное в ней сею ужасною доверенностью и гнусным поручением. Мазепа отпер шкаф, вынул небольшую серебряную коробочку и, подавая ее Марии, сказал:
– Здесь сокрыта – смерть!
Протянув руку, Мазепа замолчал и смотрел в глаза Марии.
– Учить ученого, только портить, – примолвил Мазепа, – тебе легко будет сойтись с моим злодеем и попотчевать его от меня – этим лакомством. Действуй по уму своему и по обстоятельствам.
Мария, не говоря ни слова, взяла коробочку с ядом.
– Теперь прощай и ступай с Богом! – сказал Мазепа, обняв Марию и поцеловав ее. – Помни, что отныне – я снова
Мария вышла, но она была в таком положении, что должна была отдохнуть и успокоиться с полчаса, в саду, прежде нежели осмелилась показаться в люди. Орлик удивился, увидев ее. Она была бледна и расстроена. Тщетно он расспрашивал ее: она не открыла Орлику тайны своего поручения и в ту же ночь отправилась в путь.
ГЛАВА XIV
юность, ты никак лукавству непричастна!
Там состраданье зришь, где опытность несчастна
Пронырство признает в сердечной глубине.
За сухопутными укреплениями Кронштадта, со стороны так называемой косы, стоял на берегу молодой русский матрос и смотрел в задумчивости на волны, разбивающиеся с шумом об камни. Солнце уже закатилось. Вдали раздавались клики работников, кончивших тяжкие дневные труды в гаванях.
Матрос воспоминал о плодоносных полях своей родины, о милых сердцу и тяжко вздохнул, взглянув на угрюмые берега Финского залива. Слезы навернулись у него при мысли о своем одиночестве. Плески чуждых волн и порыв северного злобного ветра, казалось, расколыхали душу его; грустные ощущения сменялись одни другими.
Вдруг кто-то ударил его по плечу. Он оглянулся и отступил в изумлении.
– Здравствуй, Богдан! Неужели ты так одичал здесь, что боишься друга твоего, Марии!
– Не боюсь, но не могу опомниться от удивления! Каким образом ты очутилась здесь? – спросил Огневик, смотря с недоверчивостью на Марию Ивановну Ломтиковскую, которая с улыбкою на устах протянула к нему руку.
– Что нового на Украине?.. – спросил боязливо Огневик и остановился, не смея продолжать расспросов, ибо мысль его и чувства прикованы были к одной только душе в целой Украине и он боялся напоминать об этом Марии.
– Скоро, очень скоро из Украины будут расходиться вести на целый мир, а теперь все идет там по-старому. Наталья жива и велела тебе кланяться…
– Ты видела Наталью, ты говорила с ней обо мне, Мария! Правда ли это?
– Бог свидетель! – возразила Мария, подняв руку и сложив три пальца.
Огневик, как исступленный, бросился к Марии и прижал ее к сердцу. Она повисла у него на шее.
Он скоро пришел в себя и потихоньку оттолкнул от себя Марию, которая, обхватив его, не хотела выпустить из своих объятий.
– Это не мои поцелуи, Богдан! – сказала она с тяжким вздохом, отступая от него. – Они принадлежат счастливице, Наталье. Но я уж сказала тебе, что я не завистлива… Пойдем со мной!.. Здесь не место объясняться, а мне нужно о многом переговорить с тобою. Я не без дела прибыла сюда из Украины! – Сказав сие, она взяла Огневика за руку и повела его в город. Он не сопротивлялся и шел в безмолвии, погруженный в мысли, даже не замечая, что рука Марии дрожала в его руке.