Меч без ножен. «Помирать, так с музыкой!»
Шрифт:
А потому Юсуф заговорил очень быстро, торопясь высказаться, дабы поскорее опорожнить кувшин едкого, но спасительного для себя лекарства, быстрее показав его дно:
— Это был настоящий фон Верт, ибо никто из рыцарей ордена не доверит меча их святого! И он забрал не только мой кинжал, он обманул саму ханум, что растаяла в его руках подобно пахлаве и не заметила коварство его обмана. — Юсуф остановился, глядя, как лицо Селима из багрового меняется на серый, и зачастил, стараясь отвести от себя угрозу:
— Знай, что настоящий командор — в крепости, ты бы перебил всех,
— О Аллах, всемилостивый и милосердный! О горе мне, ослепшему от злого лукавства!!!
Молодой военачальник с хрустом выдернул из своей бороды клок волос, и Юсуф разинул рот от неимоверного удивления — это какова же должна быть ярость и возросшая от нее сила, чтобы вот так просто обезобразить подстриженную бородку?!
— Я же сам дрался с ним, и он убил голыми руками шесть моих воинов! Это мог сделать только великий воин! Я в ослеплении своем поверил не собственным глазам, а лживому языку ханум! — Селим-эфенди взвыл и начал кататься по ковру, изрыгая рыдания.
«О Аллах милостивый!» — мысленно воззвал в всевышнему Юсуф, замерев истуканом и не смотря на искреннюю скорбь своего молодого тысячника. У него и самого было скверно на душе — ведь он не предусмотрел, что командор может быть настолько коварен.
— Я прикажу казнить ханум! Ее раздерут на четыре части дикими кобылицами! Нет, посадят на острый кол тем местом, которым он посмела обмануться и смешать наш замысел!
Голос Селима-эфенди был спокоен, это и ужаснуло Юсуфа, ибо приговор, на его взгляд, был несправедлив, потому сотник тихо, но твердо произнес, смело глядя в яростные глаза тысячника:
— Ханум не виновата! Впервые ей встретился достойный противник, что переиграл ее в любовную игру!
— Ты что несешь, Юсуф?! Пусть так, я собственными глазами видел пятна от поцелуев! Но он же принял целибат?! Как командор его осмелился нарушить?!
— Помнишь Демира, повелитель? Нашего лазутчика, что пробрался так далеко на восток, в страну, где поклоняются шестирукому богу. Он рассказывал о рисунках, на которых изображены неприличные для мусульманина сцены, где мужчины и женщины предаются разврату!
— Я хорошо помню его рассказ, Юсуф! — Селим-эфенди уже успокоился и внимательно смотрел на сотника. Буря прошла, и теперь перед ним снова сидел на ковре властный и умный воин.
— Потому ханум и растаяла в его руках, ибо он овладел этой нечестивой магией, приносящей усладу телу, но губящей душу. И заметила только то, что он внушил ей, находясь под чарами омерзительной услады, которую ни один мужчина не смеет проделать над женщинами. Кроме командора! Он не нарушил целибат, ибо в его руках имелось оружие, что он обратил против нас. Так стоит ли корить воина за хитрость на поле боя?! Ведь он сразился с гулямами и многих убил!
Селим-эфенди кивнул, но ничего не сказал, только молчал, задумчиво хмуря лоб. Спустя долгое время,
— Прости мою несдержанность, Юсуф, и мои опрометчивые слова, сказанные про командора Андреаса фон Верта! — Молодой военачальник четко произнес германское имя, не исказив ни одну букву.
— Ты прав — это самый страшный враг, с которым мне пришлось столкнуться. Ты был нашим лазутчиком в Кракове, но это не ущемляет твою честь воина. Также как и он, бывший и в Константинополе и в Индии. Да, он там жил — ибо нечестивую любовную магию можно изучить только в тех землях. Теперь я прозрел — все эти годы восточные язычники осмелились с нами воевать, и не без успеха. Это дело рук Верта!
— Похоже на то, мой повелитель!
Юсуф кивнул головою в восхищении — эмир, как всегда, показал свой блестящий ум.
— А коварство византийское, он ловко провел нас. И меня, и тебя, и ханум! И мы ушли от крепости, которую обороняли всего два десятка воинов, радостные, да еще с ликованием отдав ему две тысячи золотых монет. О подобном я раньше и не слышал! Нет, Юсуф, мы должны радоваться, что легко отделались, и в следующий раз, а он будет скоро, будем намного предусмотрительней. Хотя скажу тебе честно, тут нет ни капли стыда — я немного страшусь его доблести!
— А я хитрости! — со вздохом признался Юсуф. — Будь он купцом, то я бы давно остался без последнего медяка и сверкал бы своим телом, прося подаяние!
— Ты был бы не одинок, Юсуф! Ведь он с меня вытянул все золото, что было, и мой фамильный ханджар, усыпанный камнями. И многое другое, оставив свое в сохранности! Нет, сидеть нам рядом, Юсуф!
Арабы переглянулись и, не в силах сдерживать переполнявшие их эмоции, дружно, и главное, искренне рассмеялись…
ГЛАВА 9
— Теперь крестоносцы получат урок, который надолго запомнят. Я им тут устрою новый Каталаун!
Пан Кароль Завойский, рослый и крепкий, совсем еще не старый, уверенный в себе и своих силах мужчина, цедил слова, с нескрываемым злорадством и гнусной ухмылкой взирая на мечущихся в страшной панике белогорцев, явно не ожидавших увидеть всю его дружину, перекрывшую путь на близкий Плонск.
Их тяжелогруженые повозки, в каких селяне обычно возили в город известь, сбились в большой неровный круг, и теперь мужики шустро прятались за ними, представляя сопровождавшим крестоносцам принять первый удар латной конницы на себя.
— «Синие» удирают, ваша милость! Догнать?!
Молодой шляхтич с горящими глазами уже рвался в драку, как хороший цепной пес. Он с нетерпением ерзал в седле, будоража этим боевого коня, и указывал правою рукою на быстро двигающихся по заснеженному полю верховых.
Пан внимательно всмотрелся вдаль, прищурился — знакомые синие плащи конных стрелков ордена он узнал сразу, и тут же вспыхнула ярость в душе и заныла правая голень, простреленная пять лет назад таким вот лучником в ненавистном плаще.