Меч и его Эсквайр

Мудрая Татьяна

В отместку я отказался брать Торригаля с собой.

… Конечно, его белокурая сестра была тут – как и не отходила от холма, земля на котором осела было, но опять возросла и увенчалась двойным крестом с двойной же табличкой.

– Молишься, – спросил я наполовину утвердительно.

– Да – чтобы Бог простил им всем все их грехи, вольные и невольные.

– Девочка, перед Ним каждый отвечает за свои грехи сам.

– Может, и правда. Только когда я прошу за них, я делаю это из любви, а любовь, придя ко Господу, изливается обратно сторицей. Такова уж её природа.

Мы

долго стояли – она молилась, стоя на коленях в прогретой весенней земле, а я думал.

Придя домой, я преклонил колено перед моим живым мечом и сказал:

– Хельмут, я по-прежнему твой эсквайр. Нет ни трубадура, ни рыцаря, ни купца, ни амира. Возьми меня себе обратно и сделай из меня что тебе угодно. А ещё лучше – выпей мою кровь, как ты это сотворил с нашим старшим другом.

Однако он поднял меня с пола и сказал:

– Мир. Я, Торстенгаль, не хочу ни твоей смерти, ни рабской службы. Мы, Хельмут и Стелламарис, хотим одного: вернись в Вард-ад-Дунья и напиши обо всем виденном и слышанном так, как только ты и можешь написать. Лучшим слогом и лучшим узором.

Так я отправился в обратный путь. Один, если не считать верховой кобылы добрых кровей.

Дороги были полны странствующих и путешествующих, в равной мере «земляных» и «морских» людей, но свободны от лихого народа. И спокойны – будто жертва обоих королей, старого и молодого, пролилась на сей мир елеем. До границы со Скондией доехал я без приключений, но когда пересекал ее, таможенники со значением переглянулись. Однако пропустили.

В саму столицу я вступил один. По всей видимости, был день всеобщей траурной молитвы, когда все отсиживаются за стенами домов и храмов, ибо улицы показались мне чересчур пустынными. Одни только будущие Дочери Энунны несли свое дежурство – оно и считалось их молением и жертвой их богу.

Нечто невыразимое заставило меня вглядеться в нагое лицо одной из них…

Библис. Моя Бахира. Скорбная и прекрасная. И такая молодая – почти как в былые времена.

Я назвал ее по имени.

– Я рада тебе, отец, – чуть улыбнулась она. – Не тронь и не бойся: это мой искус. Я вернулась на мой путь – и вскорости он сделает из меня Одну из Трех, как и было предначертано.

А больше не было никого – будто я был отверженным в этом городе, в этой стране и на всей земле.

Но когда я остановил лошадь у моего старого дома и стал неуклюже сходить с нее – ко мне со всех сторон потянулись руки.

Без знака. Филипп Родаков. Рутения

– Он написал всю эту книгу в Скондии? – спросил я.

– Именно.

– И что вы оба хотели этим сказать?

– Ну… Помнишь притчу о двух дорогах? Арман хотел спрямить события и промчаться как по скоростной четырехполосной магистрали, а его то и дело поворачивали в объезд. Показывали, что проселок надежнее. Путь сам себя осуществил, не надеясь на человека. Так что Арман хотел правильного, а вышло должное.

– Погоди. Он же хотел предотвратить безнравственность.

– Р-р-р… Фил, я же все это время хотел тебе кое-что вложить в голову. Помнишь, как ты читал статью о проблеме географических и этнических

изолятов? Остров Питкерн, замкнутые общины типа курдов в Тбилиси… И ставил перед собой вопрос: отчего они там не вырождаются, а наоборот. Коренные жители Питкерна, над жутким переплетением чьих родственных уз насмехался еще Марк Твен – они же все были здоровые и красивые люди. Понимаешь? А потом ты прочел, что практика инцестов хороша тем, что плохие гены как бы силой выбиваются из генома. Нежизнеспособное и неплодоносное потомство, которое сходит на нет.

– Я этому не поверил.

– Почему сакральные союзы богов и фараонов нарочно смешивали родственную кровь? Все мифы и легенды говорят об этом.

– И вся Священная Римская Империя от близкородственных союзов маком пошла.

– Там другие соображения были. Власть преумножить и удержать. Не та святость, однако.

– Враньё или подтасовка фактов.

– Твое дело. Однако вот твое подсознание мигом вообразило себе картинку острова в океане, где поврежденной наследственности нет вообще. Где знают, как избежать ее в дальнейшем – и как сконцентрировать ради потомков всё самое лучшее.

– Ты о чем?

– Положи руку мне на плечо и смотри.

Хельмут Торригаль, Стелламарис Торригаль. Вробург

Ступени возвышения были нарочно сделаны пологими, задолго до события, с таким трепетом ожидаемого всеми городскими насельниками, только Эстрелья сбила дыхание еще на подступах к месту. По ней самой этого, однако, видно почти не было: величавая Госпожа Господ в тяжелой парче и мехах, а что куколь назад откинут и лицо разрумянилось – так понятное дело: хоть и середина зимы, да не такие уж морозы, птицы на лету не падают, как бывало. Вон, поглядите, Сберегатели Ноши как от нашей Госпожи приотстали – ее чище чем стужи боятся.

Так судачил избранный изо всех трех главных сословий народ, представители коего, собравшись на трибунах, смирно ждали начала События с большой буквы и его разрешения. Билеты распределяли много заранее урочного срока, определенного по звездам в ночном небе и полосам облаков в дневном – хотя вот точное число на них всё одно не присутствовало.

Дойдя до цели, Эстрелья не выдержала – показала взглядом: руку дайте. В ответ протянулись целых две, Стеллы и Ситалхо. Ее вытянули наверх мигом, как пробку из бутылки или редиску с грядки.

– Как ты? Фалассо нас тут всех заводит, как пружинку от часов, – говорит Стелламарис.

– Касторовое масло уже давно снаружи, а не внутри. А вот что через каждые десять вдохов меня прямо всю выжимает, будто прачка мокрое белье – это будет похлеще. Еле осанку держу.

– Молодчина. На твоем месте я бы сюда колесом катилась, будто жонглёр на ярмарке.

Обе женщины под руки доводят королеву-регентшу до гигантской резной кровати под гербовым балдахином. Здесь тепло, даже жарко: в глубоких медных чашах разожжены костры из дубовых полешек и можжевеловой стружки, пламя в них и под котлом с теплой водой поддерживают уже с раннего утра, когда над главным домом Вробургской Цитадели взвился алый флаг.