Меч и его Эсквайр
Шрифт:
– Боюсь, я и этого не смогу, – Моргэйн смеется, приподнявшись на локте, и в смехе этом слышится явная горечь.
Тем временем Эстрелья раздевается. Прочь тунику, прочь рубаху, плотно заколотый узел на макушке развивается, и длинная прядь волос спускается до подколенок. Вся она покрыта ровной смуглотой и откована из лучшей бронзы, точно колокол: плечи, предплечья, талия, бедра, ягодицы, даже груди стоят как литые.
Поворачивается к юноше и подносит ему чашу, над которой курится легкий пар.
– Любисток? – он покачивает головой, но напиток берет и принюхивается к его содержимому.
– В
– Уже восчувствовал. Кот я тебе, что ли?
– Пей. Ложись так, чтобы сердце в тебе не ворохнулось. На правый бок, что ли. И предоставь остальное мне. Скамья широка, застелена мягко. А я – я, может быть, дам тебе не только обещанное, но и то, что не под силу твоим водяным и водяницам.
Темнота. Плодоносная тьма. Тьма тысячи возможностей и десяти тысяч рождений. Страх, страдание, страсть и радость, которой не предвидится конца, – но он все-таки приходит.
– Что, и помилования никакого не будет?
– А ты его просил? Никто не может отменить смертный приговор, если его вынесла сама природа. Как тебе.
…Наверное, я сколько-то лежал в забытьи рядом со Стелламарис, по-прежнему прижав ладонь к ее устам. Однако придя в себя и увидев, что теперь я говорю уже с Торригалем, ибо живой клинок чудом перевернулся на другую сторону.
… С той поры прошло время. Принято ведь дожидаться, пока пациент не окрепнет настолько, что сам сможет взойти на потребную высоту. Моргэйн шагает неторопливо и опираясь на трость с широким загнутым набалдашником, но вполне уверенной поступью. Народу на площади – и на круговых скамьях, и между ними – набито битком, страже из ба-нэсхин, что стоит двойной цепью на всем протяжении пути, остается только оттеснять толпу, чтобы не повредила узнику. На эшафоте – Энгерран, Аксель, Эстрелья в дамской тунике поверх шаровар, священник, двое Акселевых подростков. Один из них подходит и наклоняется, чтобы помочь Мору забраться на довольно крутую лесенку, но тот вежливо отводит его руку в сторону.
– Я сам, мальчик.
Бросает трость на доски и становится лицом к лицу с палачом.
Энгерран зачитывает приговор во второй раз – не в полный голос, это делается для чистой проформы. Затем Аксель снимает цепи – тонкие, легкие, такой же пустой знак. Священник говорит:
– Принц Моргэйн, ты нуждаешься во мне?
– Я только что исповедался и причастился, отче. Но спасибо тебе – ты и твое присутствие меня поддержат.
И уже готовится подойти к высокой – напоказ – плахе и стать рядом, когда Эстрелья делает к нему шаг, поднимает на уровень груди освобожденную от оков руку и громко, веско возвещает:
– Мое право и право моей крови. Прямо здесь я беру этого мужчину в мужья. Отец Арнульфус, совершите над нами это сокровенное таинство, ибо в подобных случаях свадебный союз полагается заключать здесь и сейчас.
Моргэйн отстраняется – почти в ужасе; но тотчас снова выказывает смирение. На плечи невесте и жениху накидывают старую двуличневую мантию – золотым и алым наружу. Их руки соединяет тонкая золотая цепь с наручниками. Обе вещи – Хельмутово наследство, думаю я. И начинается венчание.
Бормотание,
– Объявляю вас мужем и женой, – с торжеством говорит священник.
Я знаю, что палач имеет право взять себе пару из тех, кто приговорен, сердце мое, то и дело замиравшее, когда над обоими читали священные слова, взмывает кверху – и тот же час рухает вниз.
– Такое бракосочетание действенно в любом случае, кроме этого, – по-прежнему негромко и звучно говорит Энгерран Осудитель. Он ведь нынче главный законник. – Оно снимает один смертный приговор, но ведь цареубийца и отцеубийца платит многажды. Снисхождение и без того уже было дано.
– Эсти, извини меня, – бормочет Моргэйн. – Я думал, ты понимаешь.
– Я понимала – хотя и надеялась на иное. Прости, – она прижимается щекой к его здоровому правому плечу. – Снова мои пустые интересы.
– Однако, – неумолимо продолжает Энгерран, – муж и жена имеют право уединиться прямо здесь, на высоком помосте, в подобии скинии, или палатки, или иного укрытия, дабы осуществить и запечатлеть свой союз.
Очевидно, такой исход предвидели, ибо на одном из углов помоста поднимают и водружают стоймя высокую шестигранную ширму. Эстрелья уговаривает мужа, тот противится – недолго. Заводит его внутрь.
Выходят они как-то, по мне, слишком быстро.
– А теперь иди, дочка, – Аксель берёт ее за плечо, подталкивает в направлении спуска. – Что дальше – не твоя забота.
– Лишь королевская кровь… – начинает она.
– Она в тебе, не спорю, – чётко отвечает Аксель. – Именно поэтому. Да и во мне, похоже, что-то этакое имеется. Все вестфольдцы – королевского рода, оттого и драчливые такие. И шибко упрямые.
– Эсти, ты подумай, – Моргэйн берет ее в охапку, чуть морщится от боли в левом плече. – Твой батюшка от меня два дня жизни только и возьмет. Ну, неделю. Ну, полмесяца от силы. И долгую предсмертную агонию в придачу. А сработает ещё и получше тебя. Давай уходи – и береги себя как следует, слышишь?
… Это не Торстенгаль в руках Акселя. И не Кьяртан. Просто оба имени звучат в свисте прямого клинка – вместе с резким ударом морского прибоя о каменистый берег.
…Когда я прихожу в себя, уже утро, и трезвый, бодрый, одинокий Торригаль стоит рядом со своим ложем, на которое впопыхах бросили меня, отпетого старого дурня.
– Тор, ты это сам видел? Ну, обручение, свадьбу… казнь. Или то снова было предвидение?
– Стелламарис. Я. Куда ты на хрен залез? Какое предвидение, Арман?
– Неважно. Он уже умер? Его нет там, внизу?
– Конечно. В любом случае с такой раной, которая только снаружи заросла, а внутри гнилая пленка…. Даже в Рутене, может быть, не прожил дольше.
– Но его убили?
– Да.
– Закопали?
– День назад. После множества церемоний и совсем рядом с отцом.
– Я туда схожу. Почему раньше не сказали, сволочи. Боялись?
Он предлинно извинялся – нисколько, по-моему, не раскаиваясь. Не хотели и моё сердце внезапно порвать, видите ли. Подготавливали почву.