Меч истины
Шрифт:
Опять Лучик схитрил, взялся кузнеца заморачивать: перед глазами змеиной кожей машет, под ноги плюёт, в уши дует. Раз дунет, а другой шепнёт кузнецу, что его Прове-Перун на выручку послал. Понял Кий-кузнец, прикинулся замороченным – стоит, не шелохнётся. Развязал его Лучик, верёвку на шею накинул, повёл перед волхвами. Так и увёл из вражьего стана.
Отошли подальше. Лучик в чистой реченьке умылся, снял с себя тину, отстирал рубаху, рассказал Кию, что надобно грозному богу меч волшебный выковать. Покачал головой Кий-кузнец:
– Рад бы помочь тебе, добрый молодец! Да только не
Спросил Лучик дорогу к заповедной горе, поклонился кузнецу, да и пошёл руду искать. Долго ли шёл, коротко ли – набрёл на пепелище. Была деревня – не стало. Только старики на пепелище сидят и плачут. Спрашивает их Лучик, что тут случилось, какая напасть?
Отвечают Лучику старики:
– Живёт у горы идолище поганое, молятся ему дикие люди, а оно их злу да кривде учит: как убивать, грабить, да в полон брать. Что с них взять – люди дикие, своему идолищу требы кладут.
Спросил Лучик стариков, как до горы добраться, да и пошёл. Чем ближе к горе подходил, тем больше лесов горелых, зверей побитых, знаков страшных. Подошёл Лучик к горе. У горы люди дикие живут, в горе идолище сидит и страшным голосом кричит, какие требы ему надобны. Много силы у идолища поганого, ничего не слышат люди, кроме его голоса.
Задумался Лучик, сел на пенёк. Тут Перунов пёс молвит человеческим голосом:
– Лучик, эти люди дикие никого, кроме идолища поганого не слышали, ничего, кроме скверны, не делали. Победи ты идолище, покажи людям, как по правде жить!
– Как же мне его победить? – спрашивает Лучик.
– Расскажи им о добре, да так, чтобы они идолища больше не слышали.
Подумал Лучик, достал из котомки гусельки и заиграл, к диким людям пошёл – петь им песни о правде и добре.
Испугалось идолище поганое, закричало. Кричит идолище о поле ратном – поёт Лучик, как хлебное поле под солнцем волнами ходит.
Кричит идолище о жатве кровавой – поёт Лучик, как золотой хлеб люди жнут.
Кричит идолище о скарбе награбленном – поёт Лучик, как избу новую уряжают.
Кричит идолище о пленницах новых – поёт Лучик, как невесты красивы.
Кричит идолище о мечах острых – поёт Лучик, как дети к отцу бегут.
Весь день и всю ночь пел Лучик, отдыха не знал. Отворачивались от страшной пещеры дикие люди, поворачивались к Лучику. К утру совсем затихло идолище. Подняли люди на Лучика глаза, умыли лица слезами, попросили прощения. Рассказал им Лучик правду о богах, о мире – стыдно стало людям. Вытащили они идолище из пещеры, подожгли огнём очищающим, да и спустили его с горы. Устроили пир, отпустили пленников.
Рассказал Лучик людям, что нужна ему руда – кровь земная. Тут выходит из горы девица: платье зелёное так по траве и стелется, глаза, что камень – серые, взгляд твёрдый, а волосы рыжие-рыжие. Говорит девица Лучику:
– Я Горяница, этой горы хозяйка. Спасибо тебе, добрый молодец! Вот тебе то, что просил, да передай Кию-кузнецу от железной горки привет!
Поклонился Лучик Горянице, взял руду, да и пошёл обратно. Помог он Кию выковать
Посмотрел Лучик на меч. Жалко ему стало меч отдавать. Он за ним далёко ходил, грязью мазался, песни пел – идолище одолел, Змиеву орду перехитрил. Вздохнул Лучик, да и понёс меч хозяину. Грозному богу такое оружие нужнее!
Обрадовался Перун, взял добрый меч – заструилась по мечу молния, окаймляя железо золотой полосой. Взмахнул мечом грозный бог – и протянул его Лучику:
– Возьми. Ты за него кривду и зло попирал – тебе им и владеть.
Поклонился Лучик Перуну, принял меч из божьих рук, да про милую свою спрашивает. Отвечает ему грозный бог:
– Много где я был, много чего видал. Не видал только милой твоей. Иди к брату моему – Хорсу-солнышку. Он каждый день землю обходит, всё видит, всё знает. У него спроси про милую…
Макошь ткёт полотно белой скатертью. Полотно стелется лунной дороженькой. Конь ступает по лунной дороженьке, несёт Лучика к милой-суженой. Слово Жданкино крепко будь: пряжу кручу, дорогу совью – как нитка к веретену, так и ты к дому моему!..
Визарий
Лето, наконец, одолело робость, и травы наливались сладким соком, нежась в долгожданном тепле. Степь затопили маки, в их красном колыхании забывалась обыденность. Тянуло опрокинуться затылком в траву и погрузиться бесконечное небо, обнимавшее со всех сторон. Даже там, где по правую руку от нас лениво дышал Понт, казалось, продолжается небо. От красок можно было сойти с ума: лошади по колено тонули в зелёно-красном, а всадники в синем. Горизонт - только граница красного и голубого. Лошадь рысила ровно, тянуло уснуть, убаюкаться безмятежностью.
Я всегда был горожанином до мозга костей. Даже годы скитаний не вытравили это во мне. Вечно погружённый в людские заботы, окружаемый делами рук людских, я знать не знал, что можно вот так захлебнуться простором. Лугий и Аяна другие, как все дети природы они расцветают по весне. Тем забавнее мой восторг на фоне мрачного настроения моих спутников. Причём, надо отдать им должное, правы, как раз они. Мне же казалось, что каждый шаг мохнатой сарматской лошадки ведёт меня прямиком в легенду.
А всему виной рассказ того странного малого, которому Лугий не поверил.
Всё началось в таверне, куда галл затащил меня пропустить по стаканчику. Хозяин завёз лучшего фалернского вина, чем не повод устроить попойку? Напиваться я не собирался – не настолько оправился после ранения, но возвращение к жизни стоило отпраздновать. Щедрость семейства Донатов давала такую возможность. Публий обеспечил моё семейство на год вперёд. Когда я попробовал возражать, бывший центурион ответил коротко:
– Ты сохранил нам с Проксимо больше, чем жизнь!
Пришлось согласиться, поскольку это была правда. И сам я приобрёл больше, чем кучу денег – два хороших друга стоят дороже. А на вилле Доната отныне у меня было именно столько. Да и на Мейрхиона я больше не сердился, надо бы к нему сходить. За эти месяцы у него должно было прибавиться книг. А может, и сам что-то новое написал?