Меч истины

Atenae

Тут до меня дошёл смысл её слов. И я вовсе онемела.

Меня это мучило давно. Иногда я даже думала: а не повредили мне те, первые, что-то нужное? Визарий хотел сына, с тех пор, как я сама сказала о нём - всё ждал. Я тоже ждала, но Богиня Луны, должно быть, осерчала на амазонку, осмелившуюся бежать от судьбы. А мы вместе уже полгода.

Я никогда не говорила Визарию слова любви. И он не говорил их мне. Просто он умел так смотреть – будто вечернее солнышко светит. Смотрел в глаза и брал в ладони моё лицо. И обнимал, а мне становилось надежно и спокойно, не

высказать. Мы не нуждались в словах, или стеснялись их.

Вот сколько всего всколыхнула в один миг странная девка своим вопросом. Не в силах вымолвить, я просто помотала головой.

– Мужняя ты? – снова деловито спросила она.

Я кивнула.

– Что же ты, мужняя да непраздная, дома не сидишь? Дитю скоро два месяца будет.

– Мужа недавно едва не убили. Не оставлю его!

Это я тоже не скоро забуду. Никогда Визарий не был слабым, никогда не просил о помощи. И как меня римлянин к его постели привел, показалось, что не он там лежит. Белый, как полотно, худой. Я прежде и не видела, что он худой. Длинный, жилистый – это да. Лёгкий, как барс, несмотря на огромный рост. Он и в любви не тяжёл, щадит меня, понимает, чего боюсь.

А пока вот так лежал, бессильно вытянувшись, я от страха изнемогла. Мне впервые представилось, что я могу его потерять. И что со мной будет тогда? Никогда об этом не думала. А как он в себя пришёл, мне впервые захотелось звать его по имени. У него красивое имя – Марк. Он ещё спросил, почему вдруг. А я сказала: «Визарий – это твоя знатная римская фамилия. Это куча народу, кроме тебя. Это Меч Истины, которого может позвать каждый. Визарий принадлежит слишком многим, Марк – только мне!» Он улыбнулся солнечно, обнял, и всё стало, как есть. Должно быть, тогда-то и зародилась во мне новая жизнь.

Я долго молчала. Напугала её, что ли? Она отвела глаза, снова становясь измождённым и жалким созданием. Я же дивилась её власти надо мной: девка была моложе лет на десять, а я и старших редко терпела. Не поднимая глаз, она тихо произнесла:

– Из этих, что ли? Которые Мечи?

– Из них.

– По любви, значит. Скажи, который?

Я открыла рот, но она вдруг перебила:

– Постой, не говори! Сама знаю. Тот, высокий, с добрыми глазами.

Как она успела глаза Визария разглядеть? И глядел он вовсе не добро, а как глядел всегда, когда мысли заказчиков были нечестны, или они пытались что-то скрывать. Однако странная девка права – у Визария вправду добрые глаза. Добрые и грустные. Только не для чего об этом посторонним бабам рассуждать!

– Он двигается бережно, словно после тяжёлой раны. Этот твой?

Я кивнула:

– Этот.

Она вновь ожгла меня жарким взглядом:

– Он стоит того, чтобы дитём ради него рисковать?

У меня вырвалось почти помимо воли:

– Ох, как стоит!

Худые пальцы охватили моё запястье с неожиданной силой, отыскали живчик:

– Ты погоди, сестра, я сейчас всё сделаю. Тошнить больше не будет. О ком молишь богов? Сына хочешь или дочку?

– Сына. Визарий уже имя подобрал.

– Хорошо. Не бойся, от этой ворожбы

вреда не будет.

И она быстро забормотала на другом, не германском языке, почти запела, и надтреснутый голос зазвучал глубоко и властно. Странно, я понимала её слова:

– Мышь в степи, карась в воде, не велю быть беде. Как мышь в нору, как карась в омуток, так боль, и хворь выходи за порог. Боль в кудель оберну, пряжей совью, смотаю в клубок, запру на замок. Род и Роданицы, пошлите счастливого бремени. Слово моё крепко будь: родись богатырь в отца, порадуй матушку!

Лугий

Городок почти не изменился. Даже странно было, словно сейчас войду в дружинный дом и встречу там всё тех же: испанца Мунда, юного Альви и самого Эйнгарда – такого, каким я запомнил его – странно красивого, в белой свадебной тунике, с витой гривной на шее.

Мне казалось, что с тех пор прошла вечность. Для меня самого пробежала и окончилась третья жизнь, нынешняя – четвёртая – так разительно отличалась от тех, прежних, что я не узнавал себя в воспоминаниях. Не хотелось мне сюда возвращаться. Здесь я не был счастлив и сделал несчастными многих людей. Тех, кто оказался под рукой Рейна. Эйнгард был большой сволочью, но он был сволочью цивилизованной.

Нынешние были варварами до самых печёнок. Не знаю, кого ненавижу больше. На роже самого Рейна это было намалёвано яркими красками. Мне он не понравился прочно и сразу: маленькие глазки, засевшие в тени громадных надбровий, как крысы под корягой, челюсти, как жернова, нос, валуном выступающий посреди лица. Грузное тело, бычий загривок. Как есть, герой – наследник Донара-Таргитая-Геракла! И мысль в громадной голове помещалась только одна:

– Почему я должен верить вам, наёмники врагов?

Визарий потом признался мне, что труднее разговаривал только с амазонской царицей Мириной. Если учесть, что Мирина сама была убийцей, это наводит на выводы. Не знаю, сделал ли их Длинный.

– Потому что мы можем найти твою пропажу.

– Для кого ты хочешь её найти? Для орды чумазых степняков? – в разговор вмешался какой-то слепой маломерок, по уши закутанный в волчьи шкуры. Этот сидел рядом с вождём и, видимо, имел на это право.

Визарий ответил уклончиво. Надо будет его спросить, как он намеревается поступить с этим дивом, в самом деле?

– Меня не интересует, кому принадлежит пояс Геракла сегодня. У него был один хозяин, и это было давно. Меня интересует только загадка. Я её разгадаю, а с поясом хозяева поступят, как им вздумается.

Загадка его интересует, как же! Длинный, конечно, умнее всех. Но в подобные дела ввязывается не от большого ума, а потому что ему всех жалко. Но Рейну и его плюгавому советчику об этом знать неоткуда. Да и незачем.

Визарий – само смирение и доброжелательность. Он всегда такой, когда нужно расспросить трудных свидетелей. И глаза добрые-добрые! Только что по головке не гладит. Ага, скорее возьмёт за шиворот и тряхнёт так, что зубы посыплются. Но до этого пока не дошло, хотя я вижу, что ему уже хочется.