Меч Тенгри (сборник)
Шрифт:
А ведь эту ручку ему подарила Венера…
– Золотое перо, – сказала она. – Пусть всё, что ты напишешь им, будет на вес золота.
– То, что я пишу, бесценно, – высокомерно ответил тогда Нагаев.
Венера рассмеялась, высоко вскинув подбородок – такой круглый и красивый.
– Почему ты смеёшься?
– Мужчины о себе такого высокого мнения.
– Если сам себя не похвалишь, кто похвалит?
– Я тебя похвалю… – И Венера снова безпричинно засмеялась.
Нагаев внимательно посмотрел на неё. Чёрные как смоль волосы, на глаза падает чёлка, как у подростка, изящные брови вразлёт… на
Он, разумеется, попытался расспросить её. Но Венера снова прыснула:
– Не на казённой работе… У меня, как и у вас, творческая работа… Я интересуюсь психологией людей.
– Ты прямо как Зоя Космодемьянская, – Нагаев сделал вид, что обиделся. – Она тоже не сказала немцам своё настоящее имя, назвавшись Таней. Представь себе: её вешать собираются, а она имя своё скрывает…
– Женщина даже перед самой смертью должна оставаться таинственной.
– Как бы её ни звали, для немцев она всё равно оставалась поджигательницей, – сказал Нагаев, решив блеснуть эрудицией перед этой кривлякой. – Местные жители сами выдали её. Кому хочется в середине зимы остаться без всего на трескучем морозе? Ладно ещё народ не забил её сразу до смерти, а то жили бы мы сейчас без одного героя.
– А зачем она поджигала дома?
– Чтобы пробудить в народе ненависть к фашистам…
Такую логику Венера не совсем поняла. И вообще, ей уже порядком поднадоел разговор о какой-то девице, погибшей бог знает когда. В школе уже задолбали этими разговорами о войне, о героях, о том, что мы до самой смерти в долгу перед ними!
Нагаев прикусил язык. Ну какой нормальный человек станет говорить на подобные темы с такой соблазнительной женщиной, как Венера?! А о чём тогда говорить? Вот именно в такой интимной ситуации тет-а-тет, когда рядом с тобой красотка, и она время от времени подрагивает крыльями носа… скажите, о чём можно говорить?!
Он этого не знал. О чём же он часами разговаривал с девушками в молодости? Ведь тогда ночи пролетали незаметно. Значит, дело было не в словах…
Всем известно: чем большую чушь ты несёшь, тем более ты интересен женщине, потому что слова – это лишь прелюдия… Соловей тоже не вкладывает в своё пение какого-то философского смысла, у него ясная цель: он призывает соловьиху к совокуплению… И замолкает, добившись своего. Впрочем, до пения ли, когда в гнёздышке появляются птенцы? Надо же их кормить!
Оказывается, Нагаев даже не представлял себе, насколько трудно подобрать пустяковые темы для разговора. Нельзя же всё время твердить «я тебя люблю»…
Говорят, конечно, что влюблённые не нуждаются в словах… Но вряд ли это правда. Иначе не стали бы создавать поэмы и песни о любви. Если полено горит в печи от любви, что в этом интересного?.. Кроме тепла, конечно.
– Почему ты замолчал? – спросила Венера. – Тело твоё здесь, а сам ты…
– Я и сам здесь.
– Нет, ты где-то далеко, со своими мыслями. Для тебя нет никого интереснее самого себя. Я это поняла при первой же встрече.
Нагаев
– Это смущение, – солгал он. – Я как подросток, впервые прикоснувшийся к девичьей руке. Честное слово…
Венера на этот раз не рассмеялась.
– Не волнуйся понапрасну, – сказала она. – Ты уже не подросток.
Нагаев внутренне сжался: «Намекает на мой возраст…»
Наверняка, это так. Всё-таки женщины бывают скрытно жестокими. Они любят ущипнуть невзначай. Но Нагаев тут же нашёл себе утешение: раз подкалывает, значит, неравнодушна! Это для человека немолодого – тоже радость.
Хоть Нагаев и старается не думать, но возраст свой помнит. А уж враги наверняка помнят хорошо. Сидят, подлецы, и считают, наверно, на пальцах, сколько ему ещё осталось до пенсии. Да и как не считать? Ведь Альберт Марленович – директор крупного института. Человек в обществе не последний, разумеется. И он уже чувствует, как пыхтят и наступают ему на пятки более молодые. Но ничего, вот так пыхтя и наступая на пятки, они и сами скоро дойдут до пенсионного возраста! Не им решать, кто должен сидеть в кресле директора, это решают наверху. А у тех, кто наверху, и у самих возраст… Ну, скажем, они и сами не совсем молодые. Нагаев даже получал удовольствие, наблюдая за нетерпеливыми взглядами своих сотрудников. Они считают себя бог знает кем! Непризнанные гении, видите ли. Но разве станет серьёзный учёный протирать штаны в его институте?
Послышался голос Венеры. Он доносился откуда-то издалека, словно из тумана.
– Алло, алло! Ты где?
– А?
– Вылезай, вылезай из себя!
Нагаев сделал вид, что смеётся.
– Вот спасибо, – сказал он. – Я и в самом деле задумался.
– Что же это за мысли, если ты даже меня забыл?
– В моём возрасте… – Нагаев правдоподобно вздохнул. – Известно, какие мысли приходят в голову в моём возрасте. – И добавил просто: – Я о работе задумался.
– Я о тебе ничего не знаю… – В чёрных глазах Венеры заплясали светлые искорки. – Расскажи, где ты работаешь, где живёшь, семейное положение?
Нагаев невольно улыбнулся.
– Я учёный.
– Профессор, что ли? – Венера захлопала в ладоши. Её щёки разрумянились.
Ах, как хороша она была в эту минуту! Нагаев едва удержался, чтобы не прижать к себе её стройное тело… прямо тут… посреди улицы… на глазах у прохожих… сжав ладонями её чуть обозначенные груди.
С усилием сбросив оцепенение, он кивнул:
– Да, и профессор. – Он не любил говорить о своей научной деятельности. Впрочем, какая деятельность? Разве у руководителя остаётся время заниматься наукой? К тому же он ненавидит и свою науку, и учёных, работающих в этой области, считая их горлопанами и бездельниками.
Вся жизнь у него прошла среди них! А ведь он был достоин больших дел и высоких кресел, но ему не удалось подняться выше – не дали.
И в самом деле, внешность Нагаева – стройного, словно свечка, с серьёзным выражением лица – была ничуть не хуже, чем у какого-нибудь министра. Даже невысокий рост украшал его. Наверно, поэтому сотрудники его института за глаза называли его Наполеоном. Он знал об этом прозвище и втайне немного гордился им.
– Квартира у меня в центре, на улице Щапова, – продолжил он рассказ о себе. – Двое детей, взрослые уже, живут отдельно.