Меч Тенгри (сборник)
Шрифт:
Крючники, сорвавшись с места, поспешили к пристани. Щтапан увязался за ними.
– …Они были обыкновенными людьми, – сказал Степан Петрович.
– Что, что? – пригнулась дочь к самым его губам. – Сергей, иди сюда! Он заговорил. – Она начала суетливо звать мужа: – Заговорил на непонятном языке. Может, это санскрит? – Она как-то прочитала, что некий человек, пережив инсульт, заговорил на давно исчезнувшем древнем языке.
– Особенно Долговязый Вали… – сказал Степан Петрович, – он старался защищать меня. А дочка Галиуллы?
– Нет, это по-татарски, Надежда Степановна, – ответил зять.
Но Степан Петрович не понял, что он сказал, потому что дочь и зять говорили на совершенно незнакомом языке, который он не понимал!
– Но мы же всё равно ничего не понимаем, – заплакала вдруг дочь. – Ты-то хоть что-нибудь понимаешь? С татарами же работаешь!
Сергей лишь пожал плечами.
Как-то Щтапан шёл из магазина и возле бараков, где они жили, его остановила какая-то девушка.
– Ты ведь из бригады моего отца, Галиуллы? – спросила она. – Я как-то видела тебя. Ты Щтапан, верно?
– Щтапан, – сказал Щтапан.
– Папа куда-то запропастился, – сказала девушка. – А я принесла ему гостинцев. Донышко от бялиша… он любит… – Девушка протянула Щтапану узелок. – Ты не мог бы передать? Вместе чаю попьёте. Там есть и немного урюка.
– Почему же не передать? – Щтапан улыбнулся. – Из рук такой красивой девушки… можно даже горящие угли взять.
– Обожжёшься! – рассмеялась девушка.
Теперь она уже могла уйти, но не уходила, стояла перед Щтапаном – статная, красивая, ничего не скажешь: чёрные глаза, чёрные брови вразлёт, красные, словно переспелые вишни, губы… Небольшой прямой нос, а на подбородке, когда улыбается, появляется милая ямочка. И ведь знает это, а потому всё время улыбается, заставляя сердце Щтапана биться чаще.
Наконец и сама девушка сообразила, что долго так стоять неприлично.
– Меня зовут Минсылу, – сказала она и сунула свою маленькую горячую ладошку в большую руку Щтапана. – Я спешу, – добавила она.
Оказалось, что она работает прислугой у какого-то народного комиссара. Готовит для него, стирает, убирается в доме, присматривает за маленьким ребёнком. Хозяйка не позволяет ей отлучаться и за малейшую оплошность грозит выгнать. А найти сейчас в Казани приличную работу, ой-ой как трудно!
С этого дня дорожки, по которым ходила Минсылу, частенько приводили её на пристань. И дорожки эти почему-то всегда пересекались с дорожками Щтапана.
В ожидании очередного парохода Галиулла уже в который раз начал рассказывать об историческом побоище между качинцами и шалинцами, но Фатхи вдруг грубо перебил его:
– Ястреб начал кружить возле райской птички.
Все поняли, о ком речь, и посмотрели на Галиуллу.
– Кто знает, может, райская птичка кружит возле ястреба, – сказал Рафик.
Галиулла только что вернулся из города, и, похоже, он там время зря не терял – лицо его было красным, глаза неестественно блестели, и этими глазами он свирепо посмотрел на Щтапана.
– У меня для кряшена дочки нет! – процедил он сквозь зубы. – Она себе ровню найдёт. Моя
Что тут можно сказать? Вот и Щтапан не стал ничего говорить. Дрожащими пальцами начал сворачивать папиросу.
– Ты с плеча-то не руби, Галиулла-абзый, – с улыбкой похлопал Щтапана по плечу Долговязый Вали. – Вы, качинцы, любите хвастаться, мол, мы да мы! А вы разве видели когда-нибудь кряшен, кроме Щтапана?! Щтапан – парень хороший, – Долговязый Вали снова хлопнул Щтапана по плечу. – Конечно, кряшены тоже бывают разные. Но хороших, порядочных кряшен – море!
В ожидании поддержки Щтапан воззрился на Долговязого Вали. Другие тоже смотрели на него, но почему-то казалось, что они с трудом сдерживают смех.
– Вот у нас в деревне были кряшены. Три-четыре семьи. Хорошие люди, ничего не скажу, спокойные. Правда, они хоть и были кряшены, но не крестились, – зачем-то добавил он.
– Раз не крестились, разве это кряшены? – спросил Фатхи.
– А что, разве Щтапан крестится?
– А вы, мусульмане, разве говорите бисмиллу? – сказал Рафик. – Сейчас мы все советские.
– Так вот, – сообразив, что разговор уходит из-под его контроля, Долговязый Вали заговорил громче: – кряшены эти нанимались на работу к нашим богачам. Однажды, когда закончился сенокос, один из хозяев, видимо, слишком щедро угостил своего батрака-кряшена, и тот, выйдя за ворота, тут же рухнул на землю и заснул. Тем временем к богачу надумал заглянуть сосед. Увидев спящего кряшена, говорят, сосед удивился и сказал: «У богачей всё на широкую ногу, даже ноги вытирать кряшена расстелил».
Мужики разразились дружным хохотом. Кто-то, схватившись за живот, перегнулся пополам, кто-то сотрясался от смеха стоя.
Щтапан от обиды закрыл лицо руками. Словно ему в лицо горстями кидают грязь. Он готов был пережить грубость Галиуллы – чего не скажет подвыпивший человек. Но предательство Долговязого Вали – человека, в котором он надеялся увидеть заступника, совершенно выбил Щтапана из колеи. Как будто человек, который улыбался и собирался тебя обнять, неожиданно ударил тебя по лицу. Разве дело в пьяном кряшене? Он же унижает его, Щтапана! А эти радуются… Счастливы…
Никто не заметил, как Щтапан ушёл.
– …Очень молод я тогда был, принял близко к сердцу, – сказал Степан Петрович по-татарски.
– Что, что? – терзалась дочь. – Сергей, послушай, может, он что-то важное говорит.
– Ну не до такой же степени я понимаю язык, – расстраивался зять.
…Уехал Щтапан, отрёкшись от своего татарства, уехал даже из Казани. Старался жить среди русских, дав себе слово никогда не произносить ни одного татарского слова. Когда после двадцати лет жизни на чужбине вернулся в Казань, в нём не оставалось ни капли татарского. И не было никого, кто напоминал бы ему о его происхождении – близкие родственники уже давно перешли в мир иной, а дальних судьба раскидала кого куда.