Меч войны
Шрифт:
На следующее утро он проснулся, разбуженный звуками мусульманской молитвы. День был такой же душный и влажный, как и первый день их пути. Небо безжалостно палило землю, руки и шея невыносимо чесались на жаре от укусов москитов.
На середине утреннего перехода они прошли реку вблизи древнего водоёма и направились по пути пилигримов на северо-запад к Конживераму, Городу Золота. Когда они приблизились к длинному подъёму, Хэйден Флинт повернулся к седеющему начальнику отряда разведки Мохану Дазу и коротким знаком приказал ему подъехать. Тот с готовностью сделал это, и Хэйден объяснил, что некоторые из верховых, назначенных замыкать
Иссушенное ветрами старое лицо бойца сморщилось ещё больше. Ему было, вероятно, под сорок, возраст почтенный для его профессии. Его чёрный тюрбан сидел свободно, и у него была нелепая козлиная бородка, выкрашенная хной; Мохан сплюнул жвачку кроваво-красного бетеля, обнажил зубы, приобретшие малиновый цвет, и ответил на хиндустани:
— Неразумно, сахиб.
— Почему?
— Потому что они — верховые бойцы, сахиб. Совары [41] .
— Да, я знаю, что они — совары. Так что?
41
Совар — конный охранник, ординарец в Индии.
Боец наконец понял, чего не знает Хэйден.
— Они — кшатрии [42] .
— А разве кшатрии не имеют рук и ног, как другие люди?
Мохан Даз вновь усмехнулся малиновой улыбкой:
— Конечно, имеют, вы правы, сахиб, но они имеют также и достоинство. Они не могут стать носильщиками паланкина. Это — не для них.
Хэйден Флинт кивнул. Итак, некоторые из телохранителей были мусульманами, другие — индусами.
Он отправил Мохана Даза обратно в колонну, поняв, что в Индостане невозможно совершить ни одного, пусть чрезвычайно важного, предприятия, не учитывая факта существования различных каст.
42
Кшатрии — второе, после брахманов, сословие (каста) индусов.
К полудню они достигли окраин Конживерама и остановились для отдыха и новых молитв. Это был Бенарес Юга, как сказал ему старый разведчик, один из семи самых святых городов индусов, с его древними храмами и священным деревом манго. Хэйден Флинт ощущал магнетизм этого места; дух религиозного поклонения, обитавший здесь, уходил корнями в глубь десятков столетий.
Сотни паломников, отмеченных знаком Вишну в виде белого символа V-образной формы, перечёркнутого вертикальной красной полосой, стремились в город, и Мухаммед Али предпочёл обойти его, чтобы избежать телег, запряжённых быками, и неизбежных, утомляющих поклонов. Он приказал разбить лагерь в двух милях за городом, когда солнце начало садиться. Князь провёл в седле целый день. Он поставил трёх стражников на охрану, затем, обозрев окружность, тяжело прошествовал в кокосовую рощу, чтобы облегчиться.
Костёр уютно потрескивал, и Хэйден Флинт присел возле него на полое бревно. Он снова воспользовался отсутствием князя, чтобы обменяться несколькими словами с Ясмин. После событий в Мавалипураме он ощутил доверительную связь между ними, облегчавшую их общение. Она вполне могла быть его наставником и союзником в этом странном мире; но, с другой
— Мне всегда кажется, что это время — лучшая часть дня, — сказал он как можно вежливее.
— О да, мистер Флинт. Это время называют «часом коровьей пыли», поскольку в этот час пастухи ведут коров вдоль дорог. Время восхода и заката действительно лучшее время в Индостане, когда солнце не печёт так немилосердно.
— А какое из них вы предпочитаете? — спросил он. — Восход? Или закат?
— Я люблю восход за обещание нового дня, которое он несёт. Но предпочитаю всё же закат, предвещающий наступление вечера, ибо в моём мире вечера наполняются музыкой и смехом, хорошим ужином и небесными звёздами.
Он кивнул в знак согласия, ощущая приятную расслабленность.
— Ваш мир кажется завораживающим, бегума.
— Он действительно таков, мистер Флинт. Это — мир женщин. Мир зенаны [43] , мир гарема. И в нём есть всё, что может желать или в чём может нуждаться женщина.
Он вслушивался в её слова, произносимые спокойно, и заметил, что язвительной насмешки больше в них не было.
— Вы говорите на превосходном английском, бегума.
— А вы владеете нашим изысканным языком, что редкость среди иноземцев.
43
3енана — часть дома семей высших каст, где живут женщины, в Индии и Иране (хинди, заимствовано из перс.).
Он принял комплимент с возможно большей любезностью.
— Благодарю вас, но должен признаться, что порой вовсе не считаю себя здесь иностранцем.
— Англичане — непоседливый народ, не правда ли? Нация торговцев и морских странников? Как португальцы, которых мы давно привыкли уважать, и французы и голландцы, которым ещё предстоит научиться должному поведению. — Она вновь повернулась к нему с любопытством. — Покинут англичане нас навсегда теперь, когда французы начали с ними воевать?
— Я не знаю.
— Ах да. Я забыла. Вы не знаете англичан. Вы никогда не были в Англии. И не знаете ничего об Индостане. Скажите же мне, что вы знаете, мистер Флинт?
Он вздохнул:
— Я прожил в Индостане более двадцати лет. Мой отец имеет дома в Мадрасе и Калькутте, и я плавал у всех ваших берегов на судах моего отца. Это было моей жизнью с пятилетнего возраста. По сути дела, я знаю понемногу о многих местах, но, может быть, недостаточно о каждом из них, за исключением Калькутты.
— О да. Калькутта. — Её голос прозвучал отчуждённо. — Вы говорили моему мужу, что учились там. Но форт Вильям ещё не Бенгал, и арендованные англичанами земли Калькутты — ещё не весь Индостан.
— Вы так думаете?
— Я так думаю. — В её голосе не было насмешки. — Даже если бы вы прожили в подобных местах тысячу лет, всё равно остались бы иноземцем. И я не думаю, что вы — такой иностранец, который когда-либо смог бы по-настоящему понять Индостан.
Эти слова огорчили его. Хэйден подумал, что другой мог бы счесть её высокомерный тон неуважительным, но он знал, что она просто высказала своё мнение о нём.