Меч войны
Шрифт:
Но Умар посмел высказать иное мнение. Лишь он один обладал подобной привилегией высказывать всё, не опасаясь впасть в немилость.
— Простите меня, мой господин, но вы не правы. Существует другой способ...
Анвар уд-Дин выслушал, затем встал и прошёлся по залу. Наконец, будучи убеждённым Умаром, он одобрил его план аккуратного распространения слуха в народе. В тот же день везде, где люди слушали певцов и смотрели нотч [52] , только и говорили об убийстве, кораблекрушении, войне и магии камня, особенно о магии.
52
Нотч —
Без сомнения, то, что сегодня стало известно на площадках для нотча в Аркоте, завтра дойдёт до таких же мест в Хайдарабаде. У всех на устах будет вопрос о преемнике низама, и имя Анвар уд-Дина будет связано с этим. Низам, Асаф Джах, становится всё слабее и вскоре должен умереть, ибо сколько может ещё прожить такой старый человек? Тогда в Декане наступит безвластие. Это неизбежно, ибо Асаф Джах удерживал власть силой оружия, а также умением и хитростью, но, кроме того, и магией.
Слишком много лет власть Асаф Джаха держалась на Талвар-и-Джанге, военном Мече Ислама, по своей святости уступавшем, для Моголов, лишь мечу Пророка в Стамбуле. Этот же меч держал в благоговейном трепете и индусов Декана, поскольку в его рукоять был вправлен бриллиант, великолепный Кох-и-Нор, на котором лежит заклятье, предрекающее смерть каждому, кто будет им владеть. «А поэтому, — рассуждали люди, — как может Асаф Джах править, если нет на то воли Аллаха и если все боги индусского пантеона не согласны с этим?»
Это было благом для Асаф Джаха! Народ верил в законность власти этого человека, который не подвержен проклятью, связанному с владением бриллиантом. Раджи из соседних государств платили ему дань уважения, не вступая с ним в спор; потенциальные захватчики отступали перед злой славой Кох-и-Нора. Это был редкий пример политического равновесия, но, возможно, не такой уж совершенный, ибо даже Асаф Джах не может жить вечно.
Анвар уд-Дин тревожился, зная, что пошёл на безвозвратный шаг. В высших сферах уже раздавался вопрос: «Кто сможет владеть Талваром, когда Асаф Джах умрёт?» И поскольку ответа на этот вопрос не было, стали возникать опасения. Отсутствие единовластия будет означать столкновения, анархию и террор, и в конце концов земля эта опустеет и никто не будет способен предотвратить её разорение, если... если в этой земле не найдётся ещё одного, против которого бессильно проклятье, связанное с бриллиантом. Без такого человека владения Низам-уль-Мулка скатятся в бездну вражды и насилия такого масштаба, какого не знала история мира, и этот кровавый прибой выбросит как индусов, так и мусульман на берега ада...
Но теперь рубин был здесь, а скоро иноземец принесёт его и предложит ему, и он купит камень, какую бы цену ни пришлось заплатить.
Ясмин позволила двум айах — служанкам-туземкам — раздеть её для купания. Основной бассейн зенаны, длинный, с неглубоким сходом, был красиво украшен цветной мозаикой. Других купающихся сейчас не было, что удивило Ясмин. «Это все козни Надиры-бегумы, — думала она. — И коровий помёт не очистил бы эту женщину».
Надира-бегума, первая жена Анвара уд-Дина, мать Мухаммеда, а значит, её свекровь, была одной из главенствующих в зенане; все другие женщины должны были выражать почтение к ней, даже если сами не пользовались её уважением. Её главной соперницей была столь же гордая Шахбаз, мать первенца Анвара уд-Дина, его старшего сына, Махфуза. Махфуз родился всего на несколько дней ранее Мухаммеда Али; однако Анвар уд-Дин не обращал внимания на постоянные утверждения Надиры о том, что, несмотря на более позднее рождение её сына, зачат он был тем не менее первым.
Ясмин понимала, что взаимоотношения в зенане нельзя игнорировать, и напоминала себе, что во время её отсутствия здесь могли произойти события, способные привести к значительным последствиям.
—
Ясмин входила в бассейн, пока вода не достигла бёдер.
— Каким было что, маленькая белочка?
Джилахри переполняло нетерпение.
— Море. Море!
— Как этот бассейн, — ответила она, улыбаясь. — Только глубокое, как самая глубокая долина, и синее, как сапфир, и такое широкое, как только может охватить глаз.
— О сахиба! Как же это возможно? Неужели вам не было страшно?
— Было, сначала.
— Говорят, что вы потерпели крушение в тюфане? — спросила её более старшая айах, озабоченно глядя на неё.
— О, не стоит слушать глупых сплетниц, Хамида. Только расстроишь себя.
Хамида была её старшей подругой и верной спутницей; она сопровождала Ясмин в Хайдарабад, когда её выдали замуж. Это было десять лет назад, тогда Ясмин было двенадцать.
— Я очень беспокоилась о тебе, — проговорила Хамида.
— И я тоже очень скучала по тебе. — Ясмин вновь улыбнулась, подтрунивая над верной айах. Она согнула колени и погрузилась в воду, наслаждаясь прохладой воды, омывающей её спину, живот, грудь.
— Хорошо возвратиться назад. Как она? — спросила Ясмин более серьёзно.
Хамида поняла. Она сделала гримасу, означающую, что Надира-бегума была не более противной, чем обычно. Будучи женой набоба и матерью одного из трёх его сыновей, она обладала большой властью в зенане и могла сделать очень нелёгкой жизнь для айах Ясмин, и особенно для Джилахри.
— Вам тут пришлось не сладко?
Хамида не стала вдаваться в подробности.
— О, не беспокойся о нас. Мы научились выносить эту старую змею.
— Да? Пожалуйста, потри мне спину.
Моя спину, Хамида доверительно говорила ей тихим голосом, приблизив губы к уху Ясмин:
— Произошло много нового. Но всё остальное может подождать. Главное же — Махфуза ожидает немилость.
— За то, что он послал Абдула Масджида отыскать нас?
— Это всё дело рук Шахбаз. Не нравится мне это, Ясмин. Эта ужасная ведьма готова на всё, чтобы добраться до Мухаммеда; может быть, они попытаются использовать тебя. Вчера Джалбадан спряталась за занавеской, и она слышала...
Раздалось знакомое позвякивание тяжёлых золотых браслетов, и лицо Хамиды сразу приняло иное выражение. Ясмин повернулась и увидела Надиру-бегуму и шедшего позади огромного тёмного евнуха Макбула.
Металлическое позвякивание, возвещавшее о приближении Надиры, всегда приводило в страх большинство женщин, хотя она была изящной и хрупкой. Глаза её были очень тёмными, что подчёркивала чёрная краска на ресницах, губы — окрашены в кроваво-красный цвет, но самой поразительной выглядела остальная часть лица, покрытая краской из золотого порошка. Когда она улыбалась, что случалось очень редко, были видны её зубы, покрытые чёрным, а длинные, до пояса, седеющие волосы почти всегда были заплетены и скрыты под покрывалом. В зенане она ходила босиком, ногти же на её ногах и пальцах рук были выкрашены красным, так же как ладони и стопы ног. Сегодня на её голове был золотистый муслиновый шарф, подвязанный лентой, вышитой бриллиантами и жемчугом; вокруг шеи виднелись ещё семь или восемь нитей жемчуга, тяжёлые золотые браслеты на руках и щиколотках завершали наряд.
— Ясмин, дитя моё. Здравствуй! Как ты себя чувствуешь? Я думаю, путешествие было трудным?
— Да, уважаемая матушка. Оно было довольно утомительным.
— Ты расскажешь мне обо всём?
— Обязательно. Я уже заканчиваю купание.
Старшая женщина наклонила голову, ощущая малейший признак недостаточной, на её взгляд, почтительности.
— Твоё купание может и подождать. Выходи.
— Хорошо, я сейчас оботрусь. — Голос Ясмин оставался нежным и мягким. Она подняла руки, чтобы Хамида могла обернуть её просвечивающим муслином.