Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли
Шрифт:
На подиуме еще один младенец в кудряшках, сложенный как Вирджиния Майо, получал корону из позолоченного картона. Томми Дакота надел на девушку розовую ленту с надписью «Мисс Атлантик-Сити 1949». На грани обморока, с растрепавшейся прической, лауреатка должна была еще вынести повторное чтение списка подарков и добрых дарителей.
Салли было явно тошно, она корчила одну за другой гримасы, кричавшие о несправедливости, беззаконии и узурпации.
– Пойдем утешимся в казино? – предложил Ули.
– У меня только восемь долларов сорок три цента на обратный автобус, сокровище.
– У вас есть намного, намного больше, детка. Поженимся?
– Зачем?
– Тоже
– Я уезжаю завтра в восемь сорок семь в Скенектэди.
– Увы, – посетовал он. – Ули Стайнера можно выносить только в Нью-Йорке. И все же осталась последняя возможность счастья: пойти восполнить недостаток жидкости.
С этими словами великий человек зашагал вперед по Бродуолку.
– Я не выношу спиртного, – предупредила Салли. – Меня от него рвет. А он?
– Никогда не видела, чтобы его рвало, – заверила Манхэттен.
– Я хочу сказать, – девушка понизила голос, – он много пьет?
– Будь он верблюдом, я бы ответила, что нет.
Непомерная очаровашка поправила бриллианты из Бронкса, кудряшки и тяжело вздохнула.
– Имоджен вечно мне талдычит: мужчины отпетые эгоисты и гнусные комедианты.
Этот вдвое против остальных, подумала Манхэттен.
– Но чем их заменить? – всхлипнул огромный младенец.
Манхэттен замедлила шаг. Уже на расстоянии она увидела, как Салли нагнала Ули большими пружинистыми шагами, продела руку под его локоть, и парочку вскоре поглотили увеселения бульвара.
Океан, напротив, казался чернильной стеной. На его черном горизонте готовился завтрашний день.
Манхэттен остановилась. Теперь ей хотелось есть. Она развернулась и поспешила к вафельной.
Рубен сменил табурет в витрине на столик в углу. Он курил и пил чай.
– Ты еще здесь?
– Было предчувствие, что ты снова зайдешь, – ответил он. – Поговорила с Ули?
Ее оторопь немало его позабавила.
– Я тоже ношу очки. И, как и ты, видел его в окно. Ты говорила с ним?
Она покачала головой.
– Я бы съела два-три блинчика.
– Составлю тебе компанию, – сказал он.
Она окинула взглядом его тощую фигуру.
– Кто бы мог подумать, что ты ешь пятнадцать раз на дню?
– У меня вежливый желудок.
Через пять минут они весело принялись за блинчики. Оба молчали. Как старые добрые приятели. Время от времени Манхэттен поднимала глаза на Рубена; ее захлестывала неожиданная нежность. Во всем этом бардаке, во всей сумятице если она еще не завоевала отца, то, оказывается, у нее был…
Рубен. Брат по близорукости. Брат по театру. Брат по иронии. Брат по этой самой сумятице. Брат по блинчикам в Атлантик-Сити.
Ее брат от одного отца.
Рубен, мой брат. Повторять это было невероятно сладко.
Между двумя глотками он прочел безмолвное смятение в ребусе ее лица.
– Что? – удивился он. – У меня сыр на носу?
Она, улыбаясь, покачала головой.
– Томат на щеке?
Она отложила приборы и погладила кулачком край его подбородка.
– Я думаю, что, за неимением настоящего папы… я нашла… Они переглянулись. Рубен аккуратно положил вилку слева от тарелки, нож справа.
– …я нашел сестру, – договорил он.
И вернул ей тычок, легкий, как поцелуй.
10. Oh lady, be good! [48]
– О
Отис Крейн, режиссер, запустил первые такты финальных титров, потом убавил звук, не заглушив последнюю реплику. Он сделал им знак продолжать-продолжать-продолжать…
48
О леди, будь доброй! (англ.).
49
Мой дорогой (англ.).
– Потому что каждый мужчина заслуживает женщину, милая. Заслуживает он того или нет, – продолжил (как и было велено) Стерлинг Феррис, актер, игравший Осмонда.
Снова включилась музыка, нарастая крещендо до финальных тактов. Повисла тишина. Отис Крейн снял наушники, и девять актеров в студии Эн-би-си последовали его примеру.
– Ф-ф-фу. Записано. На сегодня все. Не забудь свое обручальное кольцо на консоли, Стерлинг.
Феррису пришлось снять кольцо, когда в пылу игры оно звякнуло – бим-бим – о микрофон и все засмеялись – и погубили сцену.
Все выдохнули. На запись четырех серий по двадцать восемь минут ушло чуть меньше шести часов. Пейдж была напряжена, голосовые связки на пределе, но ей было хорошо.
Ей досталась главная женская роль, неугомонной Чарли, жены Осмонда. Диалоги были живые и забавные. Поначалу она сбивалась, путалась. Ей казалось странным спрашивать «Ты меня любишь, Осмонд?» или «Как прошел день, милый?» в микрофон. Но освоилась она очень быстро. Стерлинг Феррис – Осмонд – ей помог.
Этот актер был постоянным участником радиосериалов. Он обладал приятным тембром американского зятя, спортивного, непринужденного, идеального по всем пунктам, которого никак не предвещали его пухлощекое лицо в духе У. К. Филдса [50] , обгрызенные ногти и обширная лысина.
50
У. К. Филдс (Уильям Клод Дьюкенфилд, William Claude Dukensfield, 1880–1946) – американский комик, актер, фокусник и писатель.
Большинство актеров уже покинули студию. Пейдж по просьбе режиссера задержалась, чтобы заново прослушать несколько сегментов магнитной ленты.
– Переделаем четыре центральные минуты первой серии, – сказал ей Крейн. – Ты на тот момент еще не разогрелась.
Он дружески потер ей спину.
– Ты великолепно уловила роль, тон. У тебя есть юмор, шарм и голос приятный. Он красиво порхает на пару с голосом Стерлинга.
Он прыснул, пыхнув сигаретой.
– Я гроша ломаного не дам за их Lili of My Best Years [51] .
51
Лили в мои лучшие годы (англ.).