Мед и лед

Констан Поль

— Sweet and secret — вот она, душа женщин Юга.

— Как бы вы перевели это на французский? — спросила я Филиппа.

— Смысл или само звучание? — переспросил Филипп.

— Звучание, наиболее близко передающее смысл.

— Мёд и лёд?

Без того ощущения тревоги, вызванного посещением Роузбада, концентрационного мирка, зациклившегося на красоте, я никогда бы не поехала в «Гринливз» и никогда бы не встретила Дэвида Денниса. Но это было лучше, чем оставаться там и созерцать озеро, лебедей и девушек. Поездка в тюрьму — это был еще способ додумать сюжет о женщине с подведенными синью глазами, представить, что она будет делать потом, когда накрасится, наденет платье, когда пройдет сквозь тюремные ворота и усядется напротив непрозрачного

стекла в помещении для смертной казни. Это был способ вернуться к моей книге, снова обратиться к творчеству, продумать новые главы, — словом, двигаться вперед.

— Нам пора, — сказала я Филиппу.

Мы еще долго ехали по территории Роузбада, а затем, повернув к «Гринливзу», оказались в обычной Америке. У штата Вирджиния было достаточно прелестей — лесные дороги и проселки, буйная растительность, — чтобы пленить меня на добрую сотню километров. По-настоящему я задумалась о «Гринливзе», лишь когда мы въехали на территорию тюрьмы. Пустынная дорога. Никаких указателей. Нам подсказывали дорогу по мобильному телефону непосредственно из тюрьмы. Каждый раз, после очередного поворота, мы звонили им, словно на соревнованиях по ориентации на местности. Вдруг лес резко пропал. Мы очутились на пустыре, похожем на космодром, охраняемый так же тщательно, как атомная станция.

— Остановитесь, — попросила я Филиппа. — Мне не хочется ехать дальше.

— Не могу, наше передвижение точно рассчитано, нас ожидают через пять минут.

— Давайте уедем, вернемся в Роузбад.

— Теперь уже поздно.

Он чуть сбавил скорость, заботясь о том, чтобы проехать оставшийся путь ровно в отведенное время.

Мы катились по прямой и абсолютно пустынной дороге, словно на ладони у тех, кто наблюдал за нами с вышек. Филипп вел машину плавно, не медленно, а, скорее, величественно. Мы словно позволяли себя рассматривать. Я представляла, как нас разглядывают внутри машины в мощные бинокли и изучают выражение наших лиц. Я старалась оставаться невозмутимой. Лицо Филиппа ничего не выражало.

Нужно было оставить машину на стоянке. Я не могла встать со своего места, но от нас требовалось не только приехать вовремя, но и не задерживаться, поэтому мы твердым шагом направились ко входу. Прежде чем выйти из машины, я опустила противосолнечный козырек, чтобы посмотреться в зеркальце. Не помню выражения своего лица. Тревога и боль обычно мешают разглядеть себя. Впрочем, на этом козырьке, кажется, зеркальца не было.

Ничто в моей жизни не предвещало этой поездки, и однако я понимала, что в «Гринливз» меня привел непреодолимый интерес к тем, кто находится в заточении. И теперь я словно шла на зов, доносившийся из здания, окруженного колючей проволокой, не на тот, который привел меня сюда — то была, в сущности, прихоть судьи Эдварда, — а на зов, исходящий от Дэвида Денниса, все более требовательный и настойчивый. Судья Эдвард отправил меня в «Гринливз», а Дэвид Деннис заставлял продвигаться от одних ворот к другим, через комнаты для осмотров и ожиданий. Каждый раз очередная дверь сначала открывалась, затем запиралась. Свободное пространство вне тюрьмы закрывалось теперь за мной, дверь за дверью, со скрупулезностью, дающей понять, что меня легче впустить сюда, чем выпустить отсюда.

Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться обратно. Если бы я дала волю чувствам, то просто упала бы на землю, поджав под себя ноги и руки. Сжавшись в комок и зажмурив глаза. Но я шла вперед, повиновалась приказам, аккуратно выполняя все то, что от меня требовали. Руки в стороны, ноги на ширине плеч! Откройте сумочку! Выверните карманы! Я снова двигалась в четком темпе, заданном еще по дороге сюда, когда мы ехали через пустырь к воротам тюрьмы. Теперь мне некому было помочь, рядом со мной не было Филиппа — он остался снаружи. Я делала в точности то, что мне говорили, словно всю жизнь выполняла эти неприятные процедуры, не сомневаясь в их необходимости.

Та же внутренняя установка, вероятно, заставляла идти заключенных прямиком в комнату

для исполнения приговора. Они не бежали туда, как самоубийцы, их не тащили волоком, они мужественно шли сами. Откуда у людей берется смелость, чтобы выскочить из окопа и ринуться в бой, сесть в поезд, зная, что больше не вернешься? Я проявляла лишь ничтожную часть этого свойственного человечеству мужества. Именно мужественно я шла на встречу с Дэвидом Деннисом. Мне было страшно в этой тюрьме, и до последней секунды я не знала, как справиться со своим страхом встретиться с приговоренным и увидеть его глаза. Я старалась держать себя в руках, чтобы тот, кого я не знала и с кем опасалась встречаться, ни за что не догадался, до какой степени я его боялась. Подойдя к комнате для переговоров, я чувствовала себя жертвой, которой хочется убежать.

Несколько телефонных звонков. Охранник спрашивает меня, хочу я беседовать «с контактом» или «без контакта». В моей карточке посетителя этого не указано, и я могу выбирать.

— No contact, — услышала я свой голос.

Это было единственным «не», которое я произнесла. No contact, в страхе от одной только мысли, что контакт возможен. Я с облегчением услышала, как мой ответ полетел от охранника к охраннику в глубь тюрьмы: no contact. Меня закрыли в комнате для переговоров, усадив в застекленном отсеке с телефонной трубкой. Я была одна. Отсек напротив был пуст. Я ждала.

Сначала я увидела силуэт человека, идущего по коридору в сопровождении трех охранников. Он был в оранжевом комбинезоне и кепке. С него сняли цепи — с пояса, рук и ног. Я и не подозревала, что на нем было столько цепей, и мой страх превратился в жалость. Ибо это был не дикий зверь, не кровожадный медведь, не разъяренный бык, а человек. Зажгли свет. Худой, симпатичный, улыбчивый парень оказался со мной лицом к лицу.

— Привет! — сказал он, взяв трубку. — Так значит, вы писательница?

6

— Он невиновен, — сказала я, сев в машину, в которой меня ждал Филипп. — Он невиновен, а казнь уже назначена.

— Кто невиновен? — переспросил Филипп.

— Дэвид Деннис. Он невиновен. Это чудовищная ошибка.

Я не могла молчать, слова рвались из меня — те самые слова, что говорил мне Дэвид Деннис. Чужак, приехавший из Нью-Йорка, янки, нищий студент, вынужденный зарабатывать деньги на учебу, на него повесили убийство, чтобы отмазать сынков элиты штата. Высшему обществу, от Норфолка до Ричмонда, претило, что он спал со студенткой Роузбада. Поэтому члены студенческого Братства покарали девушку. А потом были подменены результаты расследования, утеряны доказательства, «забыты» свидетельства очевидцев, подделан отчет о вскрытии. Все вокруг по горло увязли в этом деле: шериф, судмедэксперт, злобствующий прокурор, выдвинувший обвинение, назначенный судом адвокат, который лишь еще больше утопил своего подзащитного, и особенно судья Эдвард, доведший дело до смертного приговора.

Филипп завел мотор и нервно сглотнул.

— Дэвид Деннис однозначно виновен. Главное доказательство — анализ ДНК.

Я перебила безапелляционным тоном.

— Верно, ведь он был любовником этой девушки и никогда не отрицал интимной связи с нею, в том числе и в ночь убийства. Но других доказательств никто и не искал, никто даже не подумал обследовать раны.

— Вы хотите сказать, следы укусов на теле и лице?

Филипп был очень спокоен, я бы сказала, почти холоден. Он вдруг показал мне свое другое лицо: не то доброжелательное и чувствительное, к которому я уже привыкла. Он говорил как юрист, без малейших душевных смятений, говорил то, что должен говорить житель Роузбада в Роузбаде. Его формулировки были точны, словно заучены. Я считала его другом, но даже если так оно и было, то лишь до этого момента. По сравнению с тем, что я только что пережила в тюрьме, контраст был налицо. Я не чувствовала с Филиппом того душевного единства, которое установилось у меня сразу же с Дэвидом Деннисом и заставило выслушать его историю, понять ее и поверить.