Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
— Конечно, догадываюсь, — сказал я. — Дешевый номер, хотя и не лишенный остроумия.
— А вы подумайте, для чего это сделано… а пока до вечера, — сказал генерал.
Я задумался. Из раздумья меня вывело появление майора Ромашова.
— Кто заболел, товарищ полковник? — встревоженно спросил он.
— Не беспокойтесь, я здоров, — засмеялся я, — и вовсе не думаю быть вашим пациентом. Вы нужны, доктор, для того, чтобы выяснить, с кем мы имеем дело, с больным или с симулянтом.
— О–о! Симулировать сумасшествие при современном
— Пожалуйста, — ответил я.
Стенные часы медленно и звонко пробили восемь. У ворот остановился автомобиль, и, как всегда точный, в комнату вошел генерал.
— Введите задержанного, — приказал я дежурному.
Спустя несколько минут солдаты ввели в комнату моего утреннего гостя.
Увидев меня, он низко поклонился и, отвесив учтиво поклон доктору и генералу, обратился ко мне:
— Пане полковник, нету мне покою… опять черти… одолели… так и лезут, и лезут… щиплют… смеются… прикажите им уйти.
Мы молча смотрели на него.
— …Вам легко… они вас послушают, а мне житья от них нет…
Человек медленно опустился на колени и стал бить поклоны, бормоча:
— Вы же можете… мне пани доктор сказала… это в вашей власти… Пани докторша пробовали сами, но они ее не слушают, они только вас боятся… — И он пополз, пытаясь поцеловать мои руки.
— Я вас избавлю от них, — подходя к нему и поднимая его с пола, сказал Ромашов. Он заглянул ему в лицо, приподнял веко глаза и тихо, но убедительно сказал: — Их здесь уже нет. Они не могут быть здесь, тут охрана.
Человек вздрогнул и с недоверием взглянул на Ромашова. Вдруг он тихо засмеялся и, покачав головой, убежденно сказал:
— Только пане полковник может прогнать их… они его слушаются, пани докторша мне это сказала, — потом он оглянулся и, озираясь по сторонам, шепотом произнес: — Всех убили, и Ядзю, и Стаха, и Борейшу, только Анелю оставили… а меня, — он жалко улыбнулся, и невыразимое страдание перекосило его лицо, — мучают. — Закрыв ладонями лицо, он прижался к стене и громко заплакал. Слезы текли по его небритому подбородку и грязным вздрагивающим пальцам.
Я посмотрел на Ромашова.
Доктор безнадежно махнул рукой и молча покачал головой.
— Успокойтесь, голубчик, здесь никто не посмеет обидеть вас, — ласково поглаживая голову плачущего, сказал он.
— Они мучают меня… их много… Они вот тут… вот в этом месте… — указывая на голову, сказал человек, переставая рыдать. — Одели меня в это платье, а я не хочу его, — сказал он и быстро побросал на пол свой потертый пиджак, под которым был жилет и бязевая рубашка, обыкновенная больничная рубашка с казенным клеймом на плече, — а Стаха убили… и Ядзю тоже, побросали голыми, — забормотал человек.
— Вне всяких сомнений, — поворачиваясь к генералу, сказал Ромашов.
— Не надо даже быть специалистом, — глядя с сочувственной жалостью на копавшегося в своей
— Разрешите мне отвезти его в санчасть? Мы там с доктором Васильевой осмотрим и уже более точно доложим вам, — попросил Ромашов.
Ромашов и дежурный сержант вывели безучастно глядевшего на них человека.
— Ну, как, все понятно? — спросил генерал.
— Конечно! Это настоящий больной…
— …одержимый манией преследующих его чертей, — подсказал генерал.
— Ну да, то есть наиболее подходящий субъект для тех, кто хотел уничтожить нас с вами, заинтриговав этой, не лишенной оригинальности, историей с привидениями. Потерпев фиаско, они подослали к нам настоящего больного…
— Для чего? — улыбаясь спросил генерал. — Чтобы показать, что и первый посетитель был сумасшедшим и никакого отношения к взрыву не имел. Взрыв — это случайность, здесь после немцев осталось много заминированных домов.
— То есть убедить следствие, что тут разные вещи и безобидные сумасшедшие с чертями и привидениями никакого отношения к взрыву не имеют?
— И наивно, и одновременно умно, — кивая головой, сказал генерал.
— …Ибо после неудачного покушения ни один здравомыслящий не повторит прежнего трюка и не пошлет своего агента прямо в руки врага. А если это делается, значит тут одно не связано с другим, — закончил я.
— Хорошо! Пусть они думают, что мы обмануты. В дальнейшем официальном ведении дела версию о сумасшедших и привидениях надо будет исключить, — подумав, сказал генерал, — для себя же мы усилим ее. Кстати, прошу вас лично побеседовать с этим несчастным. Он верит, — генерал многозначительно подчеркнул, — в вашу особую силу над чертями, и кстати, выясните, что за «пани докторша» внушила ему это и почему на нем белье с казенными клеймами.
Он уехал, а я, записав свои впечатления, отправился в санчасть.
Увидев меня, больной опять забормотал о чертях, об убитой кем–то Ядзе, вспомнил Лодзь и понес такую чепуху, что трудно было даже проследить за скачками его безумной горячечной речи.
— Пани докторша… — два раза повторил он, но сейчас же перескочил на терзавших больной мозг чертей и уже не возвращался больше к «докторше», несмотря на мои неоднократные попытки завести о ней речь.
Его раздели. Он безучастно подчинился осмотру, продолжая шептать. «Голенькие… а кругом снег и кровь… и Ядзя, и Стах, и Борейша»… — с трудом разобрал я.
— Безнадежен. Типичная форма неизлечимой шизофрении, — сказал Ромашов. — Причины? — переспросил он и пожал плечами. — Гестапо, ужасы, война!
На белье в клейме было напечатано:
Б. Садки, фл. 2., пл. 4.
— Что это может означать? — спросил я Ромашова.
— Очень просто. Здесь, в пятнадцати километрах от города, есть местечко Большие Садки, там больница для умалишенных и, по–видимому, больной оттуда, — и он расшифровал клейма печати: — Большие Садки. Флигель два, палата четыре.