Медные лбы. Картинки с натуры
Шрифт:
– А медального награждения не будет? – спросил купец.
– Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.
Купец зажмурился и покачал головой.
– Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! – проговорил он, махнув рукой. – Руку!
– Чего руку? Значит, в члены?..
– Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только,
– Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок – не Лобное место.
– А ежели я, к примеру, своего собственного савраса сграбастаю? Неужто и ему покровительство?
– И ему то же самое.
– Вот так уха! Значит, и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?
– Предоставь его в руки полицейской администрации, и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.
– Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?
– Жена – не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.
– Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба – последний сорт.
– Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? – спросил сосед.
– Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стукалку вычистили.
– Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.
– От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!
Через пять минут купцы чокались рюмками.
На молочной выставке
Гремит военный оркестр. Расставлены кадки с маслом, лежит сыр, в витринах за стеклами виднеются также в форме отшлифованных кубиков куски масла, но ни молока, ни творогу со сметаной не видать. На выставленных предметах картонки с немецкими фамилиями.
Проходит мать с нарядным мальчиком.
– Мама, какая же это молочная выставка, ежели на ней молока нет!
– Откуда же его взять, душенька? Вот ежели бы здесь были коровы выставлены, тогда было бы и молоко. А то ведь это не коровья выставка.
Две пожилые женщины, очень просто одетые. На головах – ковровые платки, в руках – носовые платочки, свернутые в трубочку.
– Вот говорили: «Сходи, сходи, посмотри по своему рукомеслу выставку», а что тут смотреть? Шутка ли, тоже с Охты перли семь верст киселя есть! – бормочет одна из них.
– Я говорила, что не стоит. Вот теперь, за вход-то зря заплативши, все равно что по фунту кофию в собаку и кинули, – откликается другая.
– А вы думали, что здесь медведя ученого водить будут? – ввязывается в разговор купец. – Ведь тут выставка не для простонародья, а для господ. Ваше какое рукомесло?
– Молочницы
– А, охтянки! Ну, здесь для вашей сестры блезиру не будет. Коли хотите еще по двугривенному растопить, то вон в том отделении сыр и масло пробовать можете. Молодец вам отворотит по кусочку и цену скажет.
– И этого вон можно масла попробовать, что в кадке?
– Ни боже мой! Нешто можно красу ворошить! Там для пробы особенно есть, а это только для посмотрения.
– Так какое же тут посмотрение, коли я даже разреза масла не вижу. Почем знать, что там внутри-то. Сверху-то тоже можно замазать и хорошим маслом, а в нутро всякую дрянь положить. Механику-то мы знаем.
– Дрянь! Тут даже, может статься, внутри кадки и дряни-то нет, а одна пустота и только сверху на доску намазан здоровый букиврот пальца в два – вот и вся музыка. Ведь тут не лавка, а выставка. Ходи себе да любуйся.
– Больно уж жирно за одно любование деньги платить.
– Не за одно любование. Музыку слушать, за те же деньги вон на тех весах себя свесить можешь, а домой придешь и похвастайся мужу: вот, мол, у тебя какая женато – пятипудовая!
– Да во мне пяти пудов нет.
– Шали больше! С привеском будет. Идет парей на три гривенника, что с привеском? Ну, пойдем, я тебя прикину. Выиграешь, так ведь окупишь, что сюда за вход заплатила.
– Так ведь вешаться-то в одеже надо, а на мне шуба с ватной юбкой полпуда потянет.
– А ты нешто хотела бы, чтоб тебя нагишом вешали? Здесь не баня. Здесь за этот манер сейчас за ушко да и на солнышко. «Комензи, мол, мадам, в желтый дом».
– Фу ты, срамник, что выдумает! – плюет охтянка. – Да я на сто рублей внимания не обращу, чтоб без одежи… У меня тоже муж есть и единоутробные дети. Дочку вот ноне за столяра выдала.
– Твое при твоем и останется. Ну, пойдем к весам-то. Так уж и быть, десять фунтов тебе на одежу скину! Где наше не пропадало! – машет рукой купец. – Мне главное, чтоб жене дома загадку загадать: «Что, мол, я на выставке делал?» Она это сейчас начнет мозгами шевелить, и то и се придумывать, а ей в ответ: «Бабу на весах вешал». Довольно уж нам по нашему лабазному делу около весов возиться, пора и за человечину приняться. И удивлю же я свою законную на каменном фундаменте! – весело крутит головой купец и хохочет.
– Да ты, может быть, с насмешкой? – спрашивает она. – Свесишь, а потом с меня за провес и велишь деньги требовать.
– Ну вот! Здесь вешают всех даром. А коли в тебе меньше пяти пудов тянет, еще тебе же три гривенника на кофий пожертвую. Купеческое слово – не вру.
– Да какая же тебе-то корысть?
– Просто благородным манером побезобразничать хочу. Все-таки развлечение. А то вот час битый по выставке хожу в тоске и инда скулы разорвал, зевавши. Накачивал в себя эту самую веселость в буфете вливать – с семи рюмок рябиновой даже не разобрало.