Медные лбы. Картинки с натуры
Шрифт:
– А утопиться в таком фонтале можно? – ни с того ни с сего спрашивает кто-то.
– Мелко, не утопишься.
– Однако в «Молодцовском клубе» фонтал еще того мельче, а там один купец утонул, – замечает сибирка.
– Так ведь то купец. Купцу во всем счастье. Иной, пожалуй, и в ложке утонет.
В толпе хохот. Сибирка обижается:
– Зачем же такая мораль на купца?
– Как зачем? Купец живет грешно и умрет смешно. Ведь вот в «Молодцовском клубе» в фонтале утонул не мастеровой человек, а купец же.
– Дубина!
– Уж и не впустят! Накинь на себя одежу хорошую да покажи рубль – вот те и впуск.
– Орясина! Да где ты рубль-то возьмешь, коли ты, может, щи лаптем хлебаешь.
– Тьфу! Ну чего ты ругаешься? И разговаривать-то с тобой не стоит. И какой разговор завел! Об утоплении. Да мне-то что? Нравится тебе топиться в фонтале, ну и топись!
Мастеровой еще раз плюнул и пошел своей дорогой.
Купчиха и кучер
В спальной на диване сидит вдова-купчиха. На вид – глыба тела. Лицо заплыло жиром. Зубы подвязаны носовым платком. Из-за платка торчит вата. Уши заткнуты морским канатом. На плечи накинута заячья душегрейка. Перед купчихой ведерный самовар; около купчихи две старухи в черных суконных платках. В комнате жарко и душно, пахнет деревянным маслом, бабковой мазью. Все сидят и преют. Входит полная и румяная девушка в ситцевом сарафане и с лентой в косе.
– Кучер, тетенька, найматься пришел, – докладывает девушка.
– Кучер, ах ты господи! Сюда его звать-то, что ли? – заклохтала купчиха. – Где ж мне на крыльцо или в кухню к нему выходить! Ноги – словно тумбы тротуарные, сама – словно тыква. Тронешься с места, а опять и заноет что-нибудь. Уж так я рада-то, что у меня всякая боль застыла.
– Конечно, позовите его, матушка, сюда. Что вам себя тревожить, – заговорили старухи.
– А вдруг это взаместо кучера-то мазурик?
– Да ведь братец ваш со своей камердацией его прислал, так какой же мазурик.
– Ну, на братца тоже положиться, так трех дней не проживешь. Он эфиоп известный и как во хмелю, то все с насмешками. Просила я это у него летось канарейку купить, а он мне лягушку в клетке прислал. Загадать разве на картах: мазурик это или кучер?
– Не стоит, тетенька. На вид он мужчина совсем обстоятельный, – сказала девушка. – Да чего вы боитесь? Велите позвать.
– Боюсь я, как бы не стал он высматривать, где у меня билеты лежат. Высмотрит да и схватит нас за горло. Что мы тогда поделаем? Мы женщины сырые.
– Не посмеет. Его дворник Никита привел и стоит вместе с ним в кухне. Коли ежели что – сейчас можно дворника кликнуть.
– Ну, зови. Да дворнику-то скажи, чтоб он не выходил из кухни.
Вошел кучер в серой нанковой поддевке – здоровенный мужчина с окладистой бородой и с серьгой в ухе.
– Желаем здравствовать-с! В кучера к вашей милости наниматься пришел, – сказал он.
Купчиха смотрела на него
– Да ты не татарин? – задала она ему вопрос.
– Боже избави! Что вы, помилуйте! Мы даже самые настоящие христиане, потому к старикам на кладбище ходим. Я в Москве в одной моленной кадило подавал. Таперича заставь нас на шестой глас «Пойте Господеви, пойте» пропеть – в лучшем виде.
– А что ж ты вошел и на икону не перекрестился?
– Да в тех горницах крестился. Извольте, коли вам желательно. Вон какой крест-то! – показал кучер. – Настоящее перстосложение, а не щепоть.
– Ну, это хорошо, что ты в нашей вере. Кто же тебя прислал-то?
– Братец ваш Иван Пантелеич и деверь Анисим Калиныч.
– Вот это хорошо, что деверь, а то братец у меня – человек невероятный.
– Известно, юность свою производят, а войдут в года постоянные, так такая же битка будет, как и Анисим Калиныч. Теперь у них малодушие к безумству, а там малодушие к капиталу начнется.
– Так вот мне кучера надо. Лошадей у меня еще пока нет, но деверь обещался купить. Как тебя звать-то?
– Захаром-с. На Захария и Елизавету празднуем. А что до лошадей, то это наплевать. Были бы деньги, а лошади найдутся. У барышника Бычка два такие коня продаются, что хоть сейчас под генеральшу, а не токмо что под купчиху. Насчет этого будьте покойны.
– Ну, то-то. И лошадей мне по-настоящему не надо, но, главное, из-за кучера, чтобы мужчина был в доме. А то дом у нас совсем женский. Живем особняком, два дворника у ворот, когда их сюда докличешься? А сзади дома сад. Перелезет лихой человек с задов через забор – ну, что мы, сырые женщины, поделаем? Так больше для подозрения кучера нанимаю, чтоб от пронзительного человека берег.
– Это действительно. А уж на меня положитесь. Деверь ваш, Анисим Калиныч, так и сказал: «Своего к своим посылаю, у своих при одной вере лучше уживешься». Я и кафизму отмахаю, ежели когда случится.
– Ну, этого не надо. У меня псалтырь вон старицы читают, – сказала купчиха и кивнула на старух. – Так уж ты, Захарушка, так в кухне и сиди, чтобы нас караулить.
– На счет сиденья будьте покойны. Езды не много будет?
– Какая езда! Разве только по субботам в баню. Бывает, что в месяц раза два на кладбище к старикам ездим, к духовникам то есть нашим. Насчет кулака-то ты, голубчик, здоров?
– Насчет кулака постоим-с. Во! – похвастался кучер и показал кулак. – Живой не уйдет.
– Вот и бесподобно. Сиди в кухне либо спи. Пища у нас хорошая. Хоть целый день зобли – запрету нет.
У меня старухи вон, походя гречневую крупу жуют. По постам к чаю мед… Чай четыре раза в день. Ты женатый?
– Вдовый-с.
– Вот это нехорошо, потому у меня две племянницы из деревни взяты, чтоб замуж отдать, по здешнему месту за каких-нибудь приказчиков. Ну и сама я богоспасаемая вдова. Зазорно будет со вдовым-то кучером.