Медведь и бабочка
Шрифт:
Девочка ненадолго зажмурилась, а когда открыла глаза, чайки уже не было.
— Елена, — сказал отец, — а чайка-то здесь. Мне её сверху видно…
Лена подбежала близко к волнам — в лицо сразу задышало водой и ракушками — и увидела чайку. Она держалась на воде между кочками. Прибойной волной чайку несколько раз выкатило на мель и стукнуло о глинистый ярок.
Но белая лодочка на воде сидела прямо и не клонила головы, будто ей было совсем не больно. Отец нагнулся и спросил:
— Чайка, а ты
Он подвёл под грудку пальцы, поднял чайку с воды — птица слабо вздрогнула и осталась сидеть в ладонях, как в гнезде.
Лена дотронулась до чайкиной спины и отдёрнула руку: только что из холодного озера, а такая ты тёплая и сухая, чайка.
Отец сказал в испуганные Ленины глаза:
— Елена, она, наверное, ранена. Давай посмотрим, куда попала дробь.
Вместе с отцом они перебирали всю птицу, пёрышко по пёрышку, и отец спрашивал тёмный, мокрый глаз чайки:
— Кому ты мешала? Кому? Я своего помощника за чайку с работы уволил.
— За эту? — спросила Лена.
— За другую. Та была потемнее. Разве можно убивать красоту? А он, дурошлёп, подманил хлебом и хлопнул из ружья.
Ранения они не обнаружили, и отец сказал:
— Елена, она не раненая, а ушибленная. Молодая она ещё! Кинулась за рыбой, сгоряча не рассчитала и стукнулась головой об воду. Мы её, Елена, на тот берег отнесём и в воду опустим. Там волны нет, и у неё голова пройдёт.
На том берегу отец опустил чайку на воду под заслон тальников и, пригнувшись, поманил Лену рукой.
— Давай сюда, Елена, — сказал он. — Посмотрим, что она будет делать.
Лена на цыпочках подобралась к тальникам и замерла. В оконце из жёлтых и красных листьев она увидела чайку— птица сидела белой лодочкой на тихой воде. Лена рассматривала птицу долго, ничего нового не увидела и стала глядеть по сторонам — на серое небо и жёлтую землю. Отец нагнулся и щекотно зашептал в Ленино ухо:
— Жива будет: воду пьёт!
Лена кинулась к оконцу — чайка повернула голову на шум, взмахнула крыльями (они оказались огромными) и поднялась над озером. Отец и Лена выбежали из тальника, чтобы получше разглядеть её в полёте, но чайки уже не было. Вернее, она была — над водой кружилось несколько белых птиц, но которая из них была та самая, отец и Лена теперь не знали.
— Утки-то не улетают, — сказал отец. — Все шесть грудкой и держатся. Знают, кого бояться, а кого — нет. Пойдём, дочка, пока светло, сено смотреть.
Вблизи стога тоже походили на избы — правда, рубленные без топоров и гвоздей. И хозяева дома не живут или куда-то вышли. Вон тот стожок — как человек: копьём подпёрся, задумался. На копье вещий ворон сидит.
Отец
Где сено торчит или рассыпано — до сенинки подберут, под верхний пласт заправят, огладят и для верности ещё ветреницей прижмут. Стоит стог гладкий, в ветреницах-талинах, нутро у него тёплое — там всю зиму лето, там медовое сено, от него самое густое молоко, ветров или мороза такой стог не боится. Выпадет снег, прибегут к стогам полозницы — конные или тракторные сани…
Пора было уходить домой, но Лена почувствовала, что кто-то смотрит на неё, и огляделась. Из отавы выглядывал грибок. Грибы в этом году — редкость, никто больше закрытого донышка не приносил, и Лена кинулась к своей находке.
Грибок был нарядный: сверху белый, снизу розовый, ножка с колечком. И пахло от него очень вкусно. Лена проглотила слюну, спрятала грибок в карман пальто, вздохнула и увидела отца. Отец ходил взад-вперёд по отаве и собирал грибы в карман плаща.
Лене стало обидно, что отец без предупреждения собирает грибы и ей не догнать его. Как это не догнать? Из отавы, встав на цыпочки, за ней следили сразу три гриба.
— Я почти что пять грибов нашла! — запрыгала Лена.
Отец остановился и спросил:
— Сколько же это будет?
У Лены язык отнялся — она обнаружила, что вокруг неё всё усыпано грибами. Никогда в жизни она не видела сразу столько грибов. И, боясь, что они убегут, Лена бросилась собирать их обеими руками и складывать в карманы.
— Елена… — остановил её отец. — Погоди, Елена. Вот моя фуражка. Будешь таскать в ней вон туда, на бугорок. Я там плащ расстелю.
Фуражка была с «крабом», тяжёлая и твёрдая, как кастрюля, и носить в ней грибы шампиньоны удобно, не то что в карманах — не мнутся, не крошатся.
Росли грибы хитро: по стоговищам — остаткам прошлогодних стогов, по ложбинкам глубиной с напёрсток, прижимались к заросшей дороге.
Лена замаялась носить грибы в фуражке и ссыпать их на отцовский плащ — под бело-розовой грудой его уже не видно.
Отец несколько раз говорил: «Пойдём домой», но Лена выпрашивала: «Ещё одну фуражку, последнюю», — и таких последних фуражек у неё набежало много, и не было им видно конца.
— Елена, — рассердился отец, — у меня голова озябла! Дай-ка сюда фуражку. Вот простынем, и влетит нам от матери…
Лена отдала ему фуражку, обессиленная села рядом и сидела, пока он в плащ аккуратно увязывал грибы.
— Вот дома удивятся! — счастливо говорила Лена. — Спросят: где вы взяли столько грибов? А мы что скажем?
— А мы скажем, что чайка прислала. Так и скажем: это чайкин подарок.
Отец надел фуражку и посмотрел на стога. Посмотрела туда и Лена — на стога, на серебряный клинышек Большого озера, и сердце у неё сжалось.