Медвежьи невесты

Тутенко Вероника

На этот раз Юра остановил на портрете долгий уличающий взгляд, перевёл его на лицо матери и произнёс твёрдо и отчётливо, как выносил приговор, не подлежащий апелляции:

— Немедленно сними…

— Но, Юра, ведь красивый же портрет, — пыталась было протестовать мать, но сын так решительно вышел из комнаты, оставив перед выбором: он или память о прежней невестке в их доме, что она быстрым движением сдёрнула рисунок в раме и поставила лицом к стене за диван.

Впрочем, и мать мужа, и сёстры так тепло отнеслись

к Валерику и Людочке, что даже мысленно Нина не смела их ни в чём упрекнуть, тем более, что время сделало своё дело: ослабило первую натянутость отношений, как струны на гитаре, чтобы в сад заструилась проникновенная и светлая мелодия с лёгкой примесью грусти.

Вскоре предстояло расставаться: от Юры пришла уже телеграмма, снова зовущая на Урал. Но свекровь была тем не менее настойчива и уговорила Нину остаться с детьми ещё на месяцок запастись витаминами на долгую уральскую зиму.

В саду как раз поспели яблоки.

35

… Название посёлка свидетельствовало о том, что придумавший его, явно, не утруждал свою фантазию. А, может, просто любил аккуратно пронумерованный, расфасованный по ячеечкам порядок.

Как бы то ни было, посёлок назывался Четвёртый. Таким же, казённым, геометрически правильным было в посёлке жильё. Оно отдавало лагерной жизнью, но скорее, не заключением, а, пожалуй, даже приключением, несмотря на то, что перемещение из пункта А в пункт В, конечно, не из праздного любопытства, а с вполне определённой заданной целью — кормить себя, семью и страну.

В общем, это были четырёхквартирные складные финские домики.

Юру с семьёй поселили в одном из таких домиков без особых примет. Одна квартира по соседству пустовала, хозяин другой тоже со дня на день собирался вернуться в родные места. А второй сосед был весельчак и охотник. Не только до дичи и зверя, но и до всякого рода розыгрышей.

Кроме двух одинаковых улиц из одинаковых домиков-квадратов в посёлке всего-то и было, что клуб и магазин, располагавшиеся в одном бараке, единственном отличном от остальных, так как сделан он был из брёвен.

Строили посёлок заключенные. Некоторые, которым Четвёртый стал родным домом, остались здесь и отбыв наказание. Раньше строители жили в бараках, холодных, неудобных, теперь пустующих, поросших травой и малиной.

Малины вокруг было много, так и манила, душистая, девчонок, птиц и, говорят, медведей, известных охотников до лесного лакомства.

… Уже с первых дней Юра и на новом месте успел прослыть драчуном, хотя мордобой был вынужденным, а причина более чем уважительная, с чем наверняка согласится каждый, у кого хотя бы однажды была собака.

… Тайна досталась Юре и Ниной от прежних жильцов, уже достаточно подзаработавших и с чистой совестью вернувшихся куда-то поближе к Москве, а может быть, в одну из советских республик. Как бы то ни было, везти в такую даль охотничью

собаку не резон, тем более, что здесь она значительно нужнее.

Охотничья собака сразу чует настоящего охотника, не удивительно, что Юра с Тайной сдружились с первых дней.

Юра не раз мысленно благодарил прежнего хозяина за то, что тот научил Тайну всем таёжным премудростям. Наверняка, никто иной как таёжники и придумали выражение «собака — друг человека»…

…За что отсидели Курдюк и Гнусавый, Юра не знал. Только мог предположить очевидное — клички приклеились к ним с тех самых дней, когда они обживали Урал. Теперь они люди свободные, правда, оставила зона на лицах обоих какую-то отметину, как клеймо: отсидел.

Хоть товарищами эти двое никогда Юре и не были, но гнушаться людьми никогда привычки не имел. Считал так: если просят мужики выпить с ними по рюмочке, будь уж добр, уважь.

В воздухе запахло жареным. Шашлычный дух будоражил аппетит. Ночь опустилась на землю тихим осенним листом.

Курдюк откупорил бутылочку и провозгласил незамысловатый, но всегда уместный тост «За здоровье».

Стопки дружно звякнули друг о друга.

— Закусывай, Юр! — Гнусавый протянул сковородку с шипящими кусочками.

Помимо Гнусавого и Юры на мясо у Курдюка собралось ещё человек семь, в основном, бывшие заключённые.

Юра взял несколько кусочков, вдохнул ароматный воздух:

— Баранина.

— Ага, — ответил Гнусавый.

Сковорода пошла по кругу.

— А что, ничего шашлычок, — похвалил один из дружков.

Другой решил, что пора бы снова наполнить стопки, толкнул соседа в бок: «Наливай!»

Стекло звякнуло в нетерпении, злорадно предвкушая хотя бы словесную перепалку, без которой обходится редкая пьянка, достаточно запустить, как камешек, первое словцо.

И Гнусавый, усмехнувшись, гавкнул. Одни смотрели на него слегка испуганно, другие — скалясь во весь рот.

Только Юра — с недоумением.

С ума человек что ли сошёл, лает ни с того, ни с сего.

А Гнусавый снова гавкнул, на этот раз отчётливо и громко:

— ГАВ!

— Ты что? — удивился Юра, убеждаясь, что Гнусавый, точно, сошёл с ума.

Озадаченное лицо Юры так развеселило захмелевшего уже слегка Курдюка, что он не выдержал и тоже сказал «Гав».

— Что это вы гавкаете? — заподозрил Юра неладное.

Давясь смехом и шашлыком, Курдюк решил открыть тайну веселья и Юре:

— Юр, да это ж Тайна твоя!

— Что? — Юра поперхнулся шашлыком.

От соприкосновения кулака со столом подпрыгнула пустая сковорода. Гнев Юры обрушился на головы виноватых и невиноватых, как сарай при пожаре.

А виноваты были все, кто посмел запихнуть кусочек Тайны в паршивую свою утробу.

В то время как одни только покорно защищали лицо, другие пытались ещё дать отпор.

«Юр, ну ты чё?», «Ах ты…!» — доносилось из разных углов, куда, как орехи, отскакивали негодяи.