Мельмот скиталец
Шрифт:
Он протянул руку к окну, у которого она стояла.
— Так, значит, ты согласна соединить свою судьбу с моей? Ты действительно станешь моей и тебя не смутят ни покров тайны, ни горе? Ты последуешь за мной с суши на море и с моря на сушу, и лишишься покоя и крова, и согласишься носить на своем челе позорное клеймо и на своем имени проклятие? Ты действительно будешь моей, моей безраздельной, моей единственной Иммали?
— Да, буду, я этого хочу.
— Тогда, — ответил Мельмот, — получи сейчас же доказательство моей вечной признательности. Знай, что я больше тебя никогда не увижу! Помолвка наша расторгнута. Я покидаю тебя навеки!
С этими словами он исчез.
Глава XXII
Исидора настолько уже привыкла к диким выкрикам и непонятным намекам ее таинственного возлюбленного, что его странные слова и внезапное исчезновение особенно ее не встревожили. И то и другое было, в общем-то, ничем не страшнее всего того, что ей не раз уже доводилось видеть. Она помнила, что после подобных вспышек ярости он появлялся
444
…Мой муж Ромео. — Слова Джульетты из пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта» в редакции Д. Гаррика (V, 5).
— Сеньорита, ваша матушка просит вас прийти в комнату со шпалерами; она получила кое-какие известия и находит, что должна познакомить вас с ними.
Исидора была уже в какой-то степени подготовлена к этому необычайному известию той необычайною суматохой, которая вдруг поднялась в их благонамеренном и спокойном семействе. Она слышала шаги и голоса, но не ведала, что это означало, и не задумывалась над этим. Она считала, что мать собирается поговорить с ней по поводу каких-нибудь запутанных нравственных истин, которые отец Иосиф недостаточно ей разъяснил, после чего она, правда, преспокойно могла перейти к разговору о легкомысленной прическе, которую себе сделала одна из ее служанок, и о подозрительных звуках гитары, слышанных ею под окном у другой, а там перескочить на то, как откармливать каплунов и почему на ужин отцу Иосифу не приготовили так, как надо, яйца и вовсе не подали мускат. Вслед за всем этим она могла сокрушаться по поводу того, что часы в доме отстают от часов соседней церкви, куда она ходит молиться, и она вовремя не слышит их боя. И, наконец, — раздражаться по поводу всего на свете, начиная от выкармливания домашней птицы и приготовления тушеного мяса с овощами и кончая все возрастающими распрями между молинистами и янсенистами [445] , которые докатились уже и до Испании, и спора не на жизнь, а на смерть между доминиканцами и францисканцами касательно того, какую одежду положено надевать на умирающего грешника, чтобы более надежным образом обеспечить ему спасение души. Так вот, бегая между кухней и молельней, вознося молитвы святым, а вслед за тем ругая служанок, переходя от благочестия к гневу, донья Клара постоянно находила для себя и для слуг увлекательные занятия и всякий раз умела привести всех домочадцев в приятное возбуждение, в котором пребывала сама.
445
…распрями между молинистами и янсенистами… — Молинисты — последователи знаменитого испанского богослова, иезуита Луиса де Молина (Luis de Molina, 1535–1600), в течение двадцати лет читавшего лекции в университете города Эвора в Португалии. В своем главном труде «О согласовании свободного выбора с милостью божьей» («De Hberi arbitra cum gratiae donis concordia», 1588) Молина пытался примирить учение о предопределении с представлением о свободной воле человека и утверждал, что милость божия недействительна сама по себе, но становится таковой лишь по собственному волеизъявлению человека. Изворотливые схоластические рассуждения Луиса де Молины показались многим современникам неубедительными, и они обвинили испанского богослова в том, что он вступил в противоречие с учением Фомы Аквинского; эта послужило поводом для долголетних нескончаемых споров разделившихся на партии «молинистов» и «томистов» (thomistes), в которых приняли участие иезуиты, доминиканцы и янсенисты. Последние получили свое прозвание от Корнелия Отто Янсена (Cornelius Otto Jansen, 1585–1638), епископа города Ипра, защищавшего учение о неотразимости милости божьей, без которой человек не может принять его велений. Это учение изложено им в трактате «Августин» («Augustinus», 1640), в котором тезисы Молины опровергались доводами блаженного Августина.
Исидора была убеждена, что и на этот раз ее ожидает нечто подобное, но, к изумлению своему, увидала, что донья Клара сидит за письменным столом и держит перед собой длинное, красивым почерком написанное письмо; вслед за тем девушка услыхала обращенные к ней слова:
— Дочь моя, я послала за тобой, чтобы ты узнала то, что здесь написано. Строки эти доставят удовольствие и тебе, и мне, вот почему я хочу, чтобы ты села и послушала, а я тебе их прочту.
С этими словами донья Клара уселась в огромное кресло с высокой спинкой, частью которого она казалась сама: такой одеревеневшей была вся ее фигура, такими недвижными — черты лица, таким тусклым — взгляд.
Исидора отвесила низкий поклон и села на одну из подушек, которых в комнате было великое множество, а дуэнья, надев очки и водрузившись на другую подушку по правую руку доньи Клары, с трудом и то и дело запинаясь, стала читать письмо, только что полученное доньей Кларой от ее мужа, который высадился отнюдь не в Осуне [446] , а в одном из действительно существующих портовых городов Испании и теперь был уже на пути домой.
«Донья Клара,
Прошло уже около года с тех пор как я получил от вас письмо с сообщением о том, что нашлась наша дочь, которая маленьким ребенком пропала вместе со своей нянькой у берегов Индии и которую мы считали погибшей. Разумеется, я ответил бы на ваше письмо раньше, если бы дела мои не помешали мне это сделать.
Я хочу, чтобы вы поняли, что меня радует не столько возвращение дочери, сколько то, что небеса вернули себе заблудшую душу, вырвав ее, так сказать, e faucibus Draconis — e profundis Barathri [447] — отец Иосиф лучше разъяснит вашему разумению, что это означает.
Я убежден, что с помощью этого верного служителя господа и пресвятой церкви она сделалась теперь настоящей католичкой по всем пунктам, необходимым, абсолютным, сомнительным или непонятным, формальным, основным, главным, незначительным или обязательным, как подобает быть дочери старого христианина, каковым я (притом, что я не достоин этой чести) считаю себя и этим горжусь. Кроме того, я рассчитываю, что она окажется такой, какой полагается быть испанской девушке, — иначе говоря, украшенной всеми добродетелями, какие ей полагается иметь, и прежде всего скромностью и сдержанностью. Эти качества всегда были у вас, в чем я имел возможность убедиться, и я надеюсь, что вы постарались передать их ей — ведь, как вы знаете, в подобных случаях тот, кто получает, обогащается, а тот, кто отдает,
Наконец, коль скоро всякая девушка должна быть вознаграждена за свои целомудрие и сдержанность, будучи соединена узами брака с достойным супругом, отец обязан позаботиться о том, чтобы найти для нее такового и последить, чтобы она не пропустила времени и не засиделась в невестах, что для нее было бы и невесело и неприятно, ибо люди стали бы думать, что ею пренебрегают мужчины. Поэтому, движимый отеческою заботой, я привезу с собою человека, который должен стать ее мужем, дона Грегорио Монтилью; о качествах его мне сейчас некогда распространяться, но я полагаю, что она примет его так, как полагается почтительной дочери, а вы — как послушной жене.
446
…высадился отнюдь не в Осуне… — Оссуна (или Осу на) — небольшой испанский город в провинции Севилья; в нем есть и университет, основанный в 1548 г. В XVI–XVII вв. принято было высмеивать крошечные учреждения, подобные тем, которые имелись в Осуне; городок этот вошел в поговорку, после того как над ним посмеялся Сервантес в «Дон Кихоте» (см.: Richard L. Predmore. An Index to Don Quijote. New Brunswick, 1938, p. 64). Очень возможно, что и к Метьюрину имя этого городка попало из того же источника. В гл. XXX первой части «Дон Кихота» Доротея признается, говоря о ламанчском рыцаре: «…не успела я высадиться в Осуне, как до меня уже дошла весть о неисчислимых его подвигах… — Каким же образом ваша милость высадилась в Осуне, коль скоро это не морская гавань? — спросил Дон Кихот. Однако ж, прежде чем Доротея успела что-нибудь ответить, взял слово священник и сказал: „Сеньора принцесса, видимо, хочет сказать, что, высадившись в Малаге, она впервые услышала о вашей милости в Осуне. — Это я и хотела сказать“, — сказала Доротея». — Английский перевод «Дон Кихота», сделанный Т. Смоллеттом, на который ссылается Метьюрин, вышел в свет в 1755 г.
447
Из пастей дракона, из глубин бездны (лат.).
— Ну вот, дочь моя, ты выслушала письмо своего отца, — сказала донья Клара, словно собираясь начать долгую речь, — и, разумеется, молчишь теперь и ждешь, что я перечислю тебе все обязанности, относящиеся к тому состоянию, в которое ты вскоре вступишь. По мне, так их три: послушание, молчание и бережливость. А самая главная из них, которая включает в себя тринадцать пунктов, это…
— Господи Иисусе! — воскликнула в волнении дуэнья, — что это с сеньоритой, она так побледнела!
— Самое главное, — продолжала донья Клара, откашлявшись, приподняв одной рукой очки, а тремя пальцами другой указывая на огромный том с застежками, что лежал перед нею на пюпитре, — то было Житие святого Ксаверия [448] , — что касается упомянутых тринадцати пунктов, то запомни, что полезнее всего для тебя первые одиннадцать, два последних тебе изложит твой будущий муж. Итак, во-первых…
Тут раздался какой-то приглушенный звук, на который почтенная сеньора не обратила, однако, внимания, пока дуэнья вдруг не закричала:
448
…житие святого Ксаверия… — См. выше, прим. 20 к гл. «Рассказ испанца».
— Пресвятая дева! Сеньорите стало худо.
Донья Клара опустила очки, посмотрела на дочь, которая упала с подушки и лежала теперь без признаков жизни на полу, и, немного помолчав, сказала:
— Ей в самом деле худо. Подымите ее. Позовите на помощь и облейте ее холодной водой или вынесите на свежий воздух. Боюсь, что у меня выпала закладка из книги, — пробормотала донья Клара, оставшись одна, — и все из-за этих глупых толков насчет любви и замужества. Благодарение богу, никогда в жизни я не любила! А что до замужества, то тут уж все складывалось, как угодно господу и родителям нашим.
Несчастную Исидору подняли с полу, вынесли на свежий воздух, который, должно быть, подействовал на ее все еще зависимую от стихий натуру так же, как вода действовала на hombre pez [449] [450] , о котором столько в то время в Барселоне ходило легенд, да ходит и по сей час.
Она пришла в себя. Послав свои извинения донье Кларе, она попросила служанок уйти, сказав, что хочет остаться одна. Одна! Вот слово, которое у влюбленных всегда имеет вполне определенное значение: они остаются в обществе того, чей образ неотступно стоит у них перед глазами и чей голос душа их слышит даже в те часы, когда он далеко.
449
Человека-рыбу (исп.).
450
Человека-рыбу (hombre pez). — В литературах Западной Европы XVI–XVII вв. обращалось много фантастических рассказов о диковинных чудовищах, которых находили в лесах или на морском берегу. Одна из фацеций Поджо Браччолини (Э XXXI) повествует о человеке-рыбе, пойманном в Средиземном море и имевшем человеческое тело сверху и рыбье — снизу. В гл. XVIII II тома «Дон Кихота» сам герой упоминает «Николао-рыбу» (итал. Pesce Nicolas или Cola) — фантастического получеловека, полурыбу, о котором легенда возникла в XV в. в городе Мессине в Сицилии. Существовала даже русская лубочная картинка с изображением пойманного в 1739 г. «гишпанскими рыбаками» «чудовища морского или так называемого водяного мужика» (см.: Д. А. Ровинский. Русские народные картинки. СПб… 1881. ч. IV, с. 385; Культура Испании. Л… 1940, с. 385). В переделках и продолжениях известного испанского плутовского романа «Ласарильо с Тормеса» (1554) был рассказ о том. как Ласарильо потерпел крушение на пути в Африку и был обращен в «морское чудовище», чтобы обманывать легковерных; его поймали рыбаки, которые возили его по Испании и показывали в разных городах; затем он был освобожден, обратился в пустынножителя и т. д.; эпизод о «морском чудовище» включен во вторую часть «Ласарильо с Тормеса», изданную Хуаном де Луна в 1620 г.
Пережитое ею потрясение было пробным камнем для женского сердца, и Исидора, в которой сила страсти сочеталась с полным отсутствием рассудительности и жизненного опыта, которая была натурой решительной и умела владеть собой, но вместе с тем под влиянием обстоятельств сделалась и застенчивой и робкой и легко могла теперь лишиться присутствия духа, стала жертвой борьбы чувств, которая вначале даже угрожала ее рассудку.
Прежняя независимость и беспечность подчас вновь оживали в ее сердце и побуждали ее на дикие и отчаянные решения, именно такие, какие приходят большинству робких женщин в минуту крайней опасности и которые они бывают способны исполнить. К тому же новые для нее и навязанные ей привычки, строгость, с которой ей прививали эту фальшь, и торжественная сила религии, которую она совсем недавно узнала, но успела, однако, глубоко почувствовать, — все это побуждало ее отвергнуть всякую мысль о несогласии и сопротивлении как великий грех.